Дети Ченковой

Черные голые кусты дрожат на ветру — свистит над ними холодный северный ветер. Грабы и карликовые дубы перешептываются сухими бурыми листьями, еще оставшимися на ветках. Горят алые ягоды шиповника, прихваченные морозом. Их можно есть — они сладкие, как мед. Хороши и ягоды терна, обожженные стужей. И калина ничего на вкус, только чуть горьковата…

Чем выше, тем глубже снег, неподвижнее тишина. К следам зайцев и лисиц примешались ямки от копытец серн и оленей. Ветер играл со снегом: то взвивал его клубами, то укладывал в лощинках. Детская, радостная игра.

— Срубим три елочки, — сказал Палё Стеранка, — третью отнесем Зузке. Она неверная, потому что маленькая еще. Вырастет — лучше станет.

Дошли до молодых посадок. Тесно прижавшись друг к другу, мирно спали здесь елочки и ели. Ветер обходил их стороной, не решался врываться к ним. Легко заблудиться ветру в гуще молодых деревьев, в узких, темных проулках между ними. Не найдет он отсюда дорогу и умрет, обессиленный.

Спят елочки, заставляют разговаривать шепотом.

— Рубить будем там, где им слишком тесно, как пан лесничий наказывали, — сказал Ергуш. — Тогда им вреда не будет. Все равно деревца засыхают, если им не хватает места.

Полезли в самую гущу. Снег осыпался с веток, попадал за воротник. Это было неприятно.

В гуще молодого ельника набрели на хижину. Она стояла на пригорке и до половины засыпана была снегом.

— Хорошо бы погреться, — сказал Палё.

Топором отгребли снег от двери.

Дверь хижины была не заперта. Мальчики вошли, огляделись. Мало здесь вещей: лавочка, нары да очаг. Под лавкой сложены дрова, на нарах старые рваные одеяла. У очага закопченный котелок — чай кипятить.

— Наверное, сюда заходят пан лесничий, когда его дождь застигнет в лесу, — предположил Палё. — Здесь они и спят, пережидают дождь. А мы можем портянки просушить!

Он наколол щепок, разжег огонь. Заиграло пламя, едкий дым защипал глаза. Пришлось открыть дверь. Однако в хижине стало тепло.

Когда дрова прогорели, дымить перестало. Угли давали ровный жар. Ребята захлопнули дверь, разложили на лавке свои портянки, башмаки поставили на камни у очага. Сами улеглись на нары, закутав ноги одеялами. Приятно было лежать так.

Как и когда это произошло, неизвестно, а только погода переменилась. Оттепель прошла по снегам, с крыши закапала вода. Облака навалились на спящий лес, подошли к самой хижине.

Ергуш видел их через щель двери: клубились облака, словно густой пар над баком, когда мама кипятит белье. Зажмурил глаза Ергуш… Облака постучались, вошли. Он услышал их запах — пахли они паром. И сказали: «Мы только немножко погреемся…» Сели к огню, потирали длинные, как веревки, руки, потряхивали паутинными крыльями… Плакали от холода. Дождь шуршал в хижине. Огонь едва виден — он угасал… Ергуш промок до костей.

— Оттепель! — раздался голос Палё.

Засыпающий Ергуш встряхнулся, вскочил. В очаге догорало пламя, холод распространялся по хижине.

Мальчики навернули на ноги большие, холодные портянки, натянули башмаки и затопали к выходу. Первым долгом приволокли к хижине сухие, давно срубленные деревья, чтоб не оставлять хижину без дров. Принесли они больше, чем сожгли, — так делают все порядочные люди. Накололи дров, сложили под лавкой.

К вечеру отобрали три елочки: для Палё, для Ергуша и для Зузки Кошалькули. Эти елочки — оба убедились в этом собственными глазами — мешали расти другим. Спилили их и отволокли в деревню.

В темноте осторожно, на цыпочках, вошли они во двор, где жила Зузка. Прислонили елку к дверям дома и тихонько убежали.

СОЧЕЛЬНИК

День сочельника мирно отошел, растаял в хмуром безветрии. А когда стемнело, начали падать большие, как птицы, хлопья снега. Спускались медленно, плавно, укладывались, пышные, на затвердевший старый снег.

Пришел Матё Клещ-Горячка, скудно одетый, без теплой шубейки. Рассказал, что нет у него елочки, мачеха не позволила принести. И на ужин дадут ему капусту с картошкой.

— Оставайся у нас, — сказала мама, — нам будет веселее.

Анна, Ергуш и Рудко заворачивали кусочки сахара в разноцветные бумажки. Вставляли в орехи палочки, привязывали к ниткам. Матё стал им усердно помогать.

Привязав к орехам ниточки, вешали их на елку. Еще повесили несколько самых красивых яблок и длинненькие святоянские хлебцы. Заподозрили Рудко в том, что он ворует сахар и потихоньку съедает его. Анна заставляла его говорить, Рудко не хотел, не мог — рот у него был полон. Прогнали сладкоежку от стола; он сел в уголок, шмыгал носом, тихонько всхлипывал.

На лавке у печи сидела дикая кошка. Она подружилась со всей семьей и перешла жить на кухню. Гладить себя она позволяла одному Ергушу. Анна и Рудко ее боялись. Кошка обмахивалась пышным хвостом, смотрела на детей огненными глазами.

Матё Клещ-Горячка рассказывал громко, чтобы и мама слышала:

— Наш отец были канониром в солдатах. А сейчас они в городе гайдуком служат. Форма у них как у солдат, только немножко другая. Они меня любят, когда напьются пьяный. А когда трезвый, смотрят чертом!

Никто ничего не сказал, только мама втихомолку улыбалась у своих горшков.