Дети Чёрного Солнца

(Акулий остров, хребет На-Ла-Ха 9-й трид 1019 г. от р. ч. с.)

Раньше тут жили другие люди. Точно жили, хотя ма старалась об этом не говорить. Она вообще не любила слова. Лишь изредка, наевшись порченых ягод, ма пела. Грустно и крикливо, как птица, чьё гнездо вместе с птенцами смыло высокой волной. Остальное время тишину заполнял шум прибоя, шелест листвы под дуновением ветра, шорохи и скрипы, стрекотание и клёкот.

Цуна любила песни ма и ждала каждый год, когда поспеет на склонах гор терпкая вишня. Но следующим летом не нужно будет её собирать: недавно ма ушла петь к рыбам — на морское дно.

— Так велит закон, — сказала она за день до этого, лёжа на душистых ветках лавра в пещере.

Отблески костра играли в усталых коричневых глазах ма. Тени заострили черты лица, легли кругами вокруг век, заполнили болезненной чернотой впалые щёки.

— Какой закон? — нахмурилась Цуна, наливая в кружку отвар.

— Закон жизни, — прохрипела ма, с трудом подняв голову, чтобы попить. — Мы едим рыбу и моллюсков, ловим раков, добываем водоросли. Теперь пришла пора расплатиться с жителями большой воды.

— Нет! — выкрикнула девочка и для верности топнула ногой. — Нет! Это плохой закон! Скажи рыбам, что я не буду их больше есть! Не пой им! Пой для меня!

Она осмелела, зная, что ма слаба.

— Это не тебе решать. Однажды я не смогу жить на Акульем острове и дышать воздухом, как сейчас. Я усну и не проснусь. Тогда сбрось меня в море, но прежде привяжи ко мне большой камень. Да смотри, не оставь свою ма под затмением. Если чёрная рыба проглотит меня, как проглатывает солнце, большая вода не получит свой дар. Останется одна пыль. А если ты сделаешь всё, как надо, я опущусь на дно и стану дышать водой. У меня появятся жабры, а кожа посинеет и начнёт блестеть, словно серебро.

— Ты уже врёшь, ма.

— Я не вру, я мечтаю…

— А что будет со мной, когда я совсем усну? Кто отправит меня в море? И ты не научила меня петь! Как же я расплачусь с жителями большой воды?

— Ты хороша в другом, — непривычно мягко сказала ма. — Не бойся перестать дышать. Когда придёт срок, я тебя позову. Тогда ляг в волны, и пусть они отнесут тебя от берега. Там я тебя встречу и познакомлю с нашим новым домом.

— Ма, ты вроде и правду говоришь, а вроде и нет, — неуверенно буркнула Цуна. — У тебя опять лоб горячий и глаза красные. Хочешь ещё попить?

— Нет…

— Тогда давай спать.

Цуна устроилась под боком у матери, положила слабую руку себе на живот.

— Спой мне?

Обычно ма отказывала, но теперь разлепила сухие губы и хриплым, грудным голосом начала выводить текучие слова:

Не выходи под чёрные лучи.
Не стой на самом на краю утёса.
Не задавай опасные вопросы.
А голоса услышав, не кричи.

Я помню день, в который нас с тобой

Прибило к голове большой акулы,
Что до средины в волнах утонула,
Окаменела, поросла травой.

Я помню и родные племена

В спокойствии лесистых побережий.
Вернуться к ним истаяли надежды.
Моя земля отсюда не видна.

Проглоченное солнце пожелало,

Чтоб родила тебя я в тёмный день
И уронила проклятую тень,
И ранила мой род несчастья жалом.

Ты не пали высокие костры:

Пока наш рыба-дом не виден с моря,
Никто нас не найдёт, а нет, так вскоре
Жди с кораблей смертельные дары.

После того, как песня закончилась, девочка ещё долго молчала, смакуя послевкусие горькой тайны. Ма редко вспоминала о прежней жизни, и тем интереснее она казалась.

— У меня просьба, — сказала Цуна некоторое время спустя. — Не пой эту песню рыбам, ладно?

— Почему не петь?

— Я боюсь, что если они узнают о проклятье, то прогонят меня с острова, как тебя прогнал колдун, когда я только вышла из твоего живота.

— Рыбы — не люди, — вздохнула ма. — Им всё равно, когда ты родилась.

Цуна насупилась.

— Всё равно не пой. Это твоя песня для меня. Не для них.

— Хорошо, — пообещала ма. — А теперь спи, я очень устала.

Цуна впервые подумала, что родительница так молчалива из-за острого слуха дочери, который нельзя обмануть. И что-то было не так с этим пением рыбам. Хотя, если долго плавать в море, только совсем долго: целый день и целую ночь или ещё дольше, кожа, может, и станет синего цвета от холода или от краски волн. Но откуда взяться серебряной чешуе? Когда ма принималась мечтать, Цуна путалась в её словах. Вот и теперь она не могла понять, в какой фразе затаилась ложь.