Дети декабря

Раздаётся щелчок. В руках Аслана появляется нож: «финка», «бабочка» – не знаю, как назвать его правильно. Да и какая разница, если любое лезвие при должной выучке проникает так, как удар наносящему надо? Точно в красные чернила перо макнул. Да уж, вот и подмога. Удивительно, но пока Аслан пугает меня ножом, страха, вяжущего, как часом ранее, при встрече с мужиком-мумией, нет; его заслоняет уж совсем неуместный, молодцеватый элемент игры, словно я герой тех боевиков, что храню и пересматриваю на видеокассетах. Но когда Казбек – мелькает почти анекдотичная мысль: «Понаехали!» – даёт знать, что у трупа нет ничего, совсем ничего, зачем только шли, адекватное восприятие реальности возвращается. И ко мне тянется смердящий бездомной псиной, облачённый в чёрную кожу страх с глазами цвета нового, чистого серебра. Редкие машины становятся далёким фоном. Но я вспоминаю одну из них – чёрный БМВ, за рулём которого мне привиделся человек-сфинкс.

– Ты чо нас сюда тащил, слышь? – прессует меня Аслан.

– Но…

– Чо но, а, чо но?!

– Слушайте, но… – у меня не выходит ничего другого, кроме как нокать.

– Тебе за простой платить, слышь? – Аслан смеётся над своей как бы шуткой.

– Да, слышь? – подключается Казбек.

И если у Аслана смех на удивление, особенно с учётом обстоятельств, мелодично-приятный, то у него громыхающе-букающий, словно картошку в ведро бросили.

– Но человеку…

– Ты за себя думай, братишка…

И вдруг мысль: так ведь и зарезать могут. Даже не за просто так, а потому что помочь хотел.

– Как будем решать, братишка?

– Как? – глухо повторяю за ним.

– Э, ты чо меня дразнишь? Ты чо, дерзкий, что ли? – Аслан бодает меня головой, но удар смазывается. Хотя всё равно тоскливо ноет челюсть.

– Я не дерзкий, я не знаю.

– Мобильный дай, слышь!

Достаю злосчастную Nokia. Connecting people by gop-stop. Скольких людей она соединила вот таким образом? Но если бы заряд батареи был чуть выносливее, то этого пожара не случилось бы. Надо писать жалобу в центральный офис, в Хельсинки. Писать, если останусь жив. Мысль свежая, паническая, по слогам – «ес-ли ос-та-нусь жив…» – вклинивающаяся в мозг, чтобы подкосить, размягчить естество страхом.

– Это чо за дерьмо, братишка?

– Мобила!

– Слышь! – Получаю болезненный удар от Казбека под дых. Сбиваюсь на крик:

– Да, говорю же – мобила! Моя мобила!

– Э, чо орёшь?

– Какая нах мобила? Вот мобила! – Аслан тычет мне в лицо серебристым айфоном.

И где только такие персонажи берут деньги? Хотя да, глупый вопрос, учитывая то, что сейчас происходит.

– Лопатник дай, слышь!

Покорно – у, как я ненавижу в себе эту покорность! – протягиваю ему бумажник.

– О, кожа…

Казбек довольно вертит в узловатых пальцах бумажник, но вскоре сытое выражение стягивается с его лица. Аслан, поигрывая ножом, следит за мной. Казбек потрошит бумажник, выбрасывает на асфальт визитки, карточки, вкладыши, ищет деньги – и не находит. Как вовремя я оставил вчера жене кредитку! Эта воодушевляющая мысль – единственная приятная за последний час – утихомиривает, внушает.

– Э, лаве дай, а!

– Нет у меня, – неожиданно спокойно говорю я. – Были бы, чего бы я суетился?

– Не умничай, э.

– Карту давай, слышь!

– Нет у меня кредитных карт, сами же видите.

– Э, стой, понял? – толкает меня Казбек и принимается обшаривать карманы. Я инстинктивно дёргаюсь, но Аслан подносит нож к горлу.

– Стой, братишка!

Казбек харкает на асфальт:

– Пусто. Э, ты лох, слышь?

– А я тебе, – тычет кавказец по направлению к площади Суворова, – чо там базарил?

– Слышь, ничо ты мне не базарил!

– Базарил! – они переходят на свой язык и на минуту забывают обо мне.

Я мог бы броситься прочь. Но, – голос обвинителя во мне сух и чеканен, – измотанный треволнениями, переездами, алкоголем, я слишком вял, невитален, особенно по сравнению с этими блестящими, как их выкидной нож, кавказцами, вперивающимися друг в друга взглядами ониксовых, искрящихся глаз.

– Снимай ботинки, – вдруг, улыбаясь, заявляет Аслан.

И я обалдеваю. Проваливаюсь во что-то смрадное, топкое. Ноги бездвижны, но руки ещё цепляются, не сдаются, хотя в запястьях, в локтях – ноющая обречённость.

– А ну! – плотным ударом подгоняет меня Казбек. Я ведь сам напоролся на них, подставив мягкое, незащищённое брюхо.

Всерьёз меня били только однажды. Я возвращался домой через Малахов курган с закончившегося как надо свидания, дул тёплый, ласковый, будто свежеиспечённый хлеб, ветер. Они вышли из-за серой, исписанной названиями рок-групп пушки, начали разговор с банальности. Я понял всё сразу и развернулся, чтобы бежать, но левая нога поползла на чём-то скользком, и через мгновение они уже навалились на меня, упавшего. И принялись молотить. Без особой цели, без конкретных претензий. Просто чтобы проверить себя, развлечься, унять зуд в юношеских кулаках. Тогда мне сломали ребро, и отец, багровея одутловатым, вечно сердитым лицом, грозился найти ублюдков. Даже подключил к поискам товарища по милицейской академии. Что дальше – я не знаю; отец не вспоминал, но был удовлетворён и спокоен.