Дети до шестнадцати

Он начал листать тетрадь, отыскивая нужную страницу, а я бродил по лаборатории и рассматривал приборы. На стенке шкафа, на гвоздике, висели белые халаты. Я надел один из них, самый маленький, и сразу стал похож на ученого, ну, если не на ученого, то, по крайней мере, на лаборанта…

- Пап, посмотри, правда, хорошо?

Хорошо, хорошо… - отозвался отец, не оборачиваясь.

От халата слабо пахло знакомыми духами.

- Пап, - неожиданно спросил я. - А Галина Аркадьевна замужем?

- Нет. А что это тебя вдруг заинтересовало?

- Просто так…

- Ах, просто так… А я уж думал, ты посвататься хочешь.

И я сразу вспомнил: «Вы всегда шутите, - сказала Галина Аркадьевна, - почему вы всегда шутите?!»

- Пап, а ты можешь сделать какое-нибудь открытие?

- Если ты мне не будешь мешать, то смогу…

- Нет, правда, у вас в институте кто-нибудь уже делал открытия?

Наверно, я действительно мешал ему своими вопросами, он отвечал, по-прежнему не оборачиваясь, продолжая что-то выписывать и подчеркивать в своей тетради, но я никак не мог остановиться. У меня сейчас было такое состояние, какое бывает только во время болезни, когда после нескольких дней жара и головной боли в одно прекрасное утро вдруг вынимаешь градусник и видишь, что температура спала, и чувствуешь во всем теле легкость, и сразу вдруг хочется говорить, говорить, говорить…

- Папа, - спросил я. - А как с теми опытами?

Почему-то я сейчас был уверен, что все должно было

кончиться хорошо, во всяком случае, мне очень хотелось, чтобы все кончилось хорошо, я просто не верил, что может быть иначе.

- С опытами? - переспросил отец и обернулся. И по его лицу я сразу понял, что ничего не изменилось, что все - по-прежнему.

- Плохо, - сказал он. - Теория Колесова не подтвердилась.

- Ну и что же теперь?

- Начнем все заново. Сейчас многое стало яснее.

- А как… - я запнулся, я не мог подобрать подходящих слов, чтобы задать свой вопрос. Но отец понял меня.

- В субботу я делаю доклад о нашей работе, - сказал он.

- И все узнают?

- И все узнают. Понимаешь, что бы там ни было, а мы должны это сделать. Сам бы Колесов поступил точно так же. Знаешь, он всегда говорил нам: «Я не понимаю, что значит быть честным наполовину. Или как это можно быть немножко нечестным. Можно быть или честным, или нечестным. Или-или». А теперь помолчи, пожалуйста, полчасика, дай мне закончить работу, хорошо?

Я терпеливо молчал целых полчаса и все думал об этих словах Колесова. И еще я смотрел на отца. На его чуть сутуловатую спину, на затылок с уже седеющими волосами, на широкие кисти рук с синими жилками…

«Он же у меня один, - думал я. - И я у него один. Как же я могу не любить его?»

И снова мысли мои все возвращались к одному и тому же. Я думал, как могло это случиться: я всегда мечтал быть таким, как мой отец, таким, как профессор

Колесов, а сам тянулся к Эрику, завидовал легкости Серегиных отношений с отцом, даже Вадику и то завидовал…

С ребятами мне было легко, всегда легко, потому что они от меня ничего не требовали, а отец требовал, и с ним мне бывало трудно - может быть, в этом все дело, может быть, в этом…

Отец выключил приборы, снял халат и сразу стал привычным, домашним.

Наши шаги гулко разносились по темному коридору, по широкой лестнице.

- Сынок ваш? - спросила вахтерша, кивнув в мою сторону. - Я сразу догадалась. Уж очень он похож на вас, прямо вылитый…

- Да неужели? - улыбнулся отец.

Я знал, что совсем не похож на него, просто почему-то полагается так говорить родителям, чтобы удовольствие им доставить, что ли… Но сейчас мне было очень приятно услышать эти слова - может быть, другим виднее, может быть, это только мне кажется, что я вовсе не похож на отца…