Дети доброй надежды

Это было неслыханно. Сигнал нарушил незыблемые правила. Начальник должен был находиться в центре, а все суда строго соблюдать места, назначенные им в эскадре. Перемешивать и разбивать строй не допускалось. В английском флоте за это предавали суду.

Но Ушаков смело вышел из центра и, став передовым, увлек за собой командиров. Движениями своего корабля он подтверждал им необычный сигнал и указывал, куда идти.

Впервые за долгие годы действовал так адмирал, действовал не случайно, а потому, что руководила им зрелая решимость. Однако при жизни Ушакова ни этот маневр, ни выделение им резерва не были оценены...

Федор Федорович выиграл ветер и поспешно выстроил свою линию. Теперь он мог прибегнуть к испытанному средству — удару на флагманские корабли.

— Они и так уже разбиты до крайности, — сказал он Данилову. — Надо взять либо истребить их!..

Но турки не решились продолжать сражение; они вскоре прекратили стрельбу и стали уходить. К шести часам вечера затихли последние раскаты боя. Ушаков пытался отрезать арьергард противника, но догнать его было трудно; турки спасались от разгрома благодаря медной обшивке и парусам из легкой бумажной ткани.

Погоня продолжалась весь вечер и всю ночь.

К рассвету противник едва был виден на горизонте, и преследовать его стало уже бесполезно. К тому же часть турецкого флота бежала к устьям Дуная, а часть взяла курс на Синоп.

Ушаков вызвал к себе Данилова и сказал, смотря на него воспаленными от бессонной ночи глазами:

— При неравном числе кораблей с нашей и с той стороны мы, кажется, были не слабее противника…

— Мы разбили его! — с жаром воскликнул Данилов. — Но, Федор Федорович!.. — И он запнулся, видимо не решаясь что-то сказать.

— Вас смущает, что я сражался против принятых правил?

Данилов кивнул головою.

— Иногда нужно делать несходное с ними, — сказал Ушаков. — Победа одержана — значит, действия хороши. Судите сами!.. Мы потеряли только двадцать девять убитыми и шестьдесят ранеными в таком упорном сражении. Запишите в журнал, что «флот наш против неприятельского состоял весьма малочислен: настоящих кораблей было только пять...».

3

Второго мая 1790 года шведский флот под флагом герцога Зюдерманландского атаковал на Ревельском рейде эскадру адмирала Чичагова, но потерял два корабля и отошел за острова Нарген и Вульф.

А в исходе мая линейные и гребные суда противника оказались запертыми в Выборгской бухте. Спустя около месяца шведам удалось прорваться в море, но при этом шесть их кораблей и четыре фрегата были потоплены в бою.

Тем временем в Петербурге «истинный сын отечества» — Радищев — пытался создать добровольную дружину для защиты столицы от врага. Такая «городовая команда» создавалась по решению Петербургской думы, но самая идея принадлежала Радищеву. Было постановлено вооружить и содержать на общественный счет двести «обывателей», причем в отряд разрешалось принимать и беглых помещичьих крестьян.

В эти дни Радищев оказывал, кроме того, услуги русскому военно-морскому флоту: он давал своему подчиненному, таможенному ученику капитану Далю, секретные поручения по разведке шведских военно-морских сил. Русское военное командование пользовалось этим необычным источником сведений о неприятельском флоте, считая источник надежным. В своем «наставлении» капитану Далю Радищев писал: «Спрашивать каждого с моря приезжающего корабельщика в кронштадтской таможне, не видал ли он всего шведского флота на пути своем в Санктпетербург, где он тот флот видел, и какое число кораблей...»

Но главным делом Радищева, занимавшим его в это тревожное время, было печатание «Путешествия» в собственной маленькой типографии на дому.

Закончив этот обличительный труд осенью минувшего года, он готовился «выпустить» свое сочинение, которое в течение шести месяцев набирали и тискали крепостные его покойной жены и его отца.

Каменный двухэтажный, так называемый «Рубановский» дом, принадлежавший ранее тестю Радищева, выходил фасадом на Грязну́ю улицу, а полуциркульный выступ его был обращен во двор. Ко двору примыкал сад. Большой, запущенный, с прудом посредине, он имел березовую аллею, упиравшуюся в лабиринт. Там, в лабиринте, Александр Николаевич поставил памятник своей умершей в 1783 году жене Анне Васильевне. В саду было много фруктовых деревьев, грядок спаржи, клубники и розовых кустов.

На втором этаже (на всякий случай, — чтобы с улицы не было видно) помещалась «вольная» типография: наборные кассы и небольшой печатный станок. Дворовые люди, тискавшие листы книги, с волнением перечитывали пахнущие свежей краской страницы, написанные автором как бы о самом себе:

«Г. Крестьянкин долго находился на военной службе, — рассказывал в своем «Путешествии» Радищев, — и, наскучив жестокостями оной, а особливо во время войны, где великие насилия именем права войны прикрываются, перешел в статскую. По несчастию его, и в статской службе не избегнул того, от чего, оставляя военную, удалиться хотел...»

И далее, рассказав об убийстве «господ»-насильников их крепостными, автор продолжал: