Дети доброй надежды

Аржевитинов молчал, следя взглядом добрых голубых глаз за Ушаковым и улыбаясь. Это был плотный, немолодой уже человек с мягкой округлостью плеч, умным, бледным лицом и выжженными солнцем бровями.

Ушаков проговорил:

— Как же это вы, Василий Максимович... так меня огорчили?

— Не знаю чем, Федор Федорович!

— Как не знаете?! Разглашали вы сегодня соблазнительные для матросов новости?

Аржевитинов улыбнулся еще шире.

— Да, разглашал...

— Эти письма вам известны?

Такелаж-мастер взял листок бумаги, трепетавший в руке Ушакова, всмотрелся в него и утвердительно кивнул головой:

— Узнаю руку обер-интенданта!.. Но что же в этой переписке худого?..

Аржевитинов перестал улыбаться. Глаза его блеснули странным огнем.

— Запрещаю вам так поступать!.. За ослушание, за то, что письмо изорвали, сказываю вам арест!.. Вашу шпагу!..

Аржевитинов вынул из портупеи шпагу и отдал ее Ушакову. Федор Федорович поставил отобранную шпагу в угол и сказал, обратившись к дежурному офицеру: — Препроводите господина Аржевитинова к капитану над портом и передайте мое приказание: содержать его под арестом на корабле!..

А когда такелаж-мастер и офицер вышли, Ушаков взял лежавший на краю стола небольшой томик, недавно обнаруженный Афанасьевым на одном из фрегатов эскадры: «неприятности», подобные нынешней, случались и прежде «от некоторых беспокойных людей».

Федор Федорович повертел в руках книгу, раскрыл ее. Это был московский «Политический журнал» за 1790 год, часть десятая. Половина одной страницы была жирно подчеркнута свинцовым карандашом.

«Самой ужасной бунт, — прочел Федор Федорович, — свирепствует между морскими служителями в Бресте. Он не прекратился, несмотря ни на какие Народного Собрания определения. Все средства, до сего употребляемые, были бесполезны... Матросы нимало не хотели идти на корабли, либо кому-либо повиноваться. Имея в руках главу о правах человека — первую главу законов Народного Собрания, — они доказывали своим офицерам, что все друг другу равны».

Федор Федорович засопел, как это обычно бывало с ним в затруднительных обстоятельствах, отложил книгу и снова углубился в аржевитиновское письмо. Читая его, он продолжал сопеть и все ниже склонялся над скомканною страницею, словно строки от него ускользали и он старался не дать им ускользнуть.

Что же было в письме?.. Слухи о близкой «вольности»?.. Или, быть может, краткие выписки из ходивших тогда по рукам списков «Путешествия» Радищева? Может быть, попалась Ушакову на глаза фраза вроде следующей: «Звери алчные, пиявицы ненасытные, что крестьянину мы оставляем? То, что отнять не можем, — воздух. Да, один воздух. Отъемлем нередко у него не только дар земли, хлеб и воду, но и самый свет...»?

Как бы то ни было, но прочитанные строки его испугали. В то же время он почувствовал, что они притягивают его своей запретной, всесокрушающей правдой. Но тут в коридоре послышались голоса...

Он сел за стол и начал писать приказ по эскадре. Федор Федорович рекомендовал «капитану над портом» Д. А. Доможирову содержать Аржевитинова под арестом и просил командиров не допускать распространения беспокойных слухов. Он рекомендовал и просил, но не приказывал. Этого не случалось еще с ним никогда.

2

В 1790 году Екатериной II был издан указ, предписывавший задерживать матросов и солдат, просящих на улицах милостыню. А такие случаи бывали, когда нечестные или же нерадивые начальники доводили «служилых» до нищеты.

Федор Федорович зорко следил за обеспеченностью всем необходимым своих «морских служителей»; его матрос был всегда сыт и не нуждался ни в чем.

Когда его экипажи занялись ломкой камня в долине Инкермана, он написал Мордвинову: «...в рассуждении великой тягости при сих работах не повелено ли будет служителям производить за каждую кубическую сажень камня по крайней мере по два рубля, чего меньше, кажется, положить никак нельзя».

Он неустанно заботился о людях — о доставке в госпитали пшеничной муки и свежей капусты, о том, чтобы матросам, зимующим на судах, выдавали по полфунта мяса в день...

При Петре I на флоте для матросов существовало страшное наказание: совершившего тяжкий проступок обвязывали веревкой и проволакивали под килем корабля — два и даже три раза. В середине XVIII века это наказание уже не применялось; распространены были «обычные меры воздействия»: битье «кошками» у мачты и линьками.

На кораблях Ушакова людей наказывали редко, и то если командир был не в пример другим жесток. Таким жестокосердным начальником оказался осенью 1792 года капитан-лейтенант Лалле, командир бригантины № 1.

В начале августа «служители» бригантины все как один явились к Ушакову с жалобой на своего командира, который наносил им часто и «безрезонно» побои, задерживал жалованье и морил их голодом, запирая в трюме сухари...