Дети доброй надежды

Эмма Гамильтон выжидательно смотрела на Нельсона. Ее взгляд почти приказывал дать отпор Ушакову. Было известно, что сердце английского адмирала находится в ее власти и что он вместе со своим флотом отдан ею в руки сицилийского двора.

Она перевела взгляд на Федора Федоровича, затем опять на Нельсона, и снова на Ушакова, как бы сравнивая их между собою — одного, которого она слишком хорошо знала, с другим, который был для нее непостижим...

— Каковы же ваши условия? — проговорил Нельсон. — Должен признаться — они для меня неясны.

— Генеральное прощение республиканцам! — раздельно произнес Федор Федорович. — На нем настаиваю и без этого не смогу я ничего совершить!

— Это выше моих сил! — тихо сказал король.

— Им нет прощения! — вырвалось у королевы.

— В таком случае я возвращаюсь!.. — И Федор Федорович, сложив бумаги, отдал их Метаксе.

Вторично наступило молчание. Ушаков и Нельсон смотрели друг на друга, разделенные пропастью.

Королева опять взглянула на короля, и Фердинанд сказал:

— Если иного выхода нет, я согласен... Обещаю дать генеральное прощение мятежникам... Когда господин адмирал полагает отбыть в Неаполь?

— Дней через семь или восемь.

— Тогда будем надеяться, что все споры улажены...

И король с королевой поднялись со своих мест.

Когда они удалились, Федор Федорович откланялся и в сопровождении Метаксы вышел.

Гамильтоны удивленно посмотрели ему вслед.

С усталым видом, оттопырив губы, сидел Нельсон, устремив задумчивый взгляд в пространство.

— Каков адмирал? — с улыбкой спросил Гамильтон. — Что скажете, сэр Горацио?

Нельсон быстро повернул к нему голову и стукнул по столу маленьким кулаком.

— Медведь!.. — произнес он сквозь зубы. — Медведь под личиною вежливости!.. Держать себя так высоко — это отвратительно!.. На каждом шагу: «Я ворочусь в Корфу!»... И его подозрительность!.. Думает, что мы все делаем для себя!..

Гамильтон улыбнулся еще шире и сказал, прищурясь:

— Русских вообще провести трудно... Но вы уверены, что он не пойдет к Мальте?

— Нет, не уверен! И надо ослабить его силы, чтобы он туда не пошел!

— Каким образом?!

— Отделив от него турок. Они, кстати, уже бунтовали в Мессине.

— Не представляю себе...

— Я это берусь устроить!

Гамильтон перестал улыбаться и серьезно сказал:

— А все-таки он тверд, этот адмирал! И кажется, на море таков же, как и на суше...

Леди Эмма с любопытством взглянула на Нельсона.

— Не думаю, — возразил он. — Взгляните на их корабли, они едва могут держаться в море. Я не колеблясь атаковал бы их авангард.

— Но, приветствуя Ушакова, — лукаво заметил Гамильтон, — вы как будто отдали должное его искусству...

Нельсон презрительно сжал губы.

— Вежливость! — ответил он хрипло. — Вежливость, сэр Вильям, не более того!..

4

Двенадцатого августа, в тот самый день, когда союзники совещались на борту «Фудройана», англичане разомкнули цепь блокады у берегов Египта и дали Бонапарту возможность бежать.

Это сделал Сидней Смит, командующий эскадрой, крейсировавшей у Александрии. Он посетил запертого там Бонапарта, «был очарован» его любезностью и разрешил ему отправить во Францию три корабля.

Этого было достаточно для бегства одного человека, а по расчету Сиднея Смита — для того, чтобы кончить войну.

Английский коммодор был уверен, что англичане легко заключат мир с Бонапартом, если он придет к власти.

Не все в Англии так полагали. Одни настаивали, что этого генерала нельзя выпускать из Египта; другие же надеялись, что «общий любимец» покончит с Республикой и восстановит монархию; они лишь не думали, что он восстановит ее для себя...

Спустя одиннадцать дней Суворов получил «крушительное известие». Готовившееся предательство совершилось: эрцгерцог Карл, командовавший австрийской армией в Швейцарии, бросил оборону двухсотверстной линии, поставив корпус Римского-Корсакова под удар французских войск.

Корпус стоял у Цюриха. Двадцать четыре тысячи русских оказалось перед превосходящим их втрое противником. Суворову пришлось спешить на помощь. «Иду, иду, — воскликнул он, выступая, — но горе тем, которые посылают меня!..»

Австрийцы добились своего — выманили его из Италии. Они не думали о последствиях —им важно было отделаться от Суворова. А способ избрали они самый верный: в шесть дней перебросил он свои войска к подножью Альп.

Уикгэм, английский представитель при Римском-Корсакове, писал, не понимая значения происходящего: «Единственный, кто может вывести нас из создавшегося положения, это фельдмаршал Суворов. Он посылает нам в долину сильное подкрепление, без помощи которого мы провели бы лето, кусая себе пальцы, под победный клич врага».

Но русский фельдмаршал знал, что вынужденный его марш повлечет за собой проигрыш кампании.

Теперь уже понял это и Павел. «Уверен, — предсказывал он в письмах к Суворову, — что успехи французов против цесарцев[206] начнутся с прибытием вашим в Швейцарию. Но на кого же пенять? Пусть их бьют...»

Нельсон сдержал слово и «отделил» турецкую эскадру от русской.

Прежде всего он посвятил в свой план стоявшего в Неаполе коммодора Траубриджа и дал ему две секретные инструкции — обе в один и тот же день.