Дети дорог

Сходил. Проверил. Выругался настолько нецензурно, насколько позволяли остатки дворянского воспитания, и пошел поднимать наемников, отдыхавших в гостинице напротив следственного дома. А все потому, что ганслингер подтвердила справедливость поговорки о тщетности попыток вложить в чужую голову свой разум и отправилась на охоту, прихватив с собой один только револьвер и начисто позабыв о запасном барабане «на всякий случай».

Девочка… какая же ты еще деточка! Безмозглая! Хорошо еще, что в Ордене не исключались случаи подобного героизма или же глупости, что по сути одно и то же, и каждого дудочника обучали особой мелодии, позволявшей найти казенный револьвер хоть на дне реки, хоть под землей, хоть в желудке твари. Другое дело, что, пока утраченную игрушку не достанешь, определить, чья она, не получится, но такие мелочи Викториана не беспокоили. В городе всего два орденских револьвера: один хранится в надежно запертом тайнике у начальника городской стражи, а второй гуляет где-то вместе с бесшабашной владелицей. Или лежит в труднодоступном месте, если Вик опоздал и спешить уже некуда.

На улице оказалось темно, холодно и промозгло. Наемники кутались в плотные шерстяные плащи, позевывая и ругаясь вполголоса на тяжелую жизнь и недостойную плату, но Викториан привычно пропустил этот вялый ропот мимо ушей и достал из чехла на поясе штатную дудочку. Минуты через полторы он уже точно знал, где искать второй револьвер и его безалаберную хозяйку, и это знание смахнуло с него остатки сонливости гораздо быстрее, чем умывание ледяной водой. Потому что револьвер Катрины находился в бедняцком квартале, именно там, где расположился ромалийский табор, а вместе с ним и лирха, в которой Вик заподозрил шассу. И если у дудочника хватило ума на то, чтобы не рубить сплеча и вначале увериться в правильности своего предположения, то ганслингеру такие тонкости оказались ни к чему. Как там она говорила? Снять кусочек кожи со спины? А ведь можно еще плечо прострелить. Так, чтобы уж наверняка. И тогда Вику придется столкнуться либо с лирхиным проклятием, которое может ударить не только по Катрине, но и по нему самому, либо с разъяренной шассой, и еще неизвестно, какой из вариантов хуже. Ведь если окажется, что шасса та самая, золотая, то заявить свое право на трофей в случае успешной охоты на глазах стольких свидетелей не удастся: шкура слишком ценная, никто не позволит дудочнику пустить ее на княжеские доспехи для себя, любимого. В лучшем случае на перчатки отжалеют кусочек потоньше да похуже, и то после долгих споров и препираний, а кто знает, когда еще выпадет шанс напасть на след змеиного золота? Госпожа Удача – дама капризная, еще раз может и не улыбнуться.

Викториан чертыхнулся и торопливо зашагал вниз по улице, гадая, как быстро едва-едва успокоившееся колено вновь напомнит о себе простреливающей болью, успеет ли он сам вообще поучаствовать в этой пародии на грамотную охоту или же появится слишком поздно.

Как оказалось – все-таки успеет.

От ромалийского зимовья несло едкой гарью, белесая дымная пелена плотным облаком окутывала вход с вывороченной напрочь дверью, но трупы во дворе не валялись, а доносившиеся из дома сдавленные крики пополам с руганью явно свидетельствовали о том, что живые там еще есть. Красота. Просто глаз не отвести. Это уж точно не работа Катрины, та в крайнем случае прострелила бы замок на двери, а не стала безуспешно пытаться высадить ее плечом. А тут массивные дубовые доски просто в щепки разнесло, и явно не усилиями ганслингера. Интересно, кому ромалийцы успели настолько досадить? И, главное, чем?

Но прежде чем туда соваться…

Змеелов отдал короткую команду наемникам, чтобы те стояли тихо, как мышки, не пытаясь даже шевельнуться без приказа, шагнул вперед, поближе к дому, и заиграл на дудочке «призыв шассы». Наугад, не рассчитывая на успех, и потому удивился, когда колдовская мелодия, невидимой змеей скользнувшая в черневший дверной проем, вдруг зацепила кого-то. Ощущение было сродни тому, когда забрасываешь в мелковатую ленивую речку крючок на тонкой лесе с наживкой на карася, а через полминуты ярко окрашенная сухая щепочка уходит под воду так глубоко, будто бы ухитрился поймать здоровущую щуку. И что делать с такой добычей, непонятно. Из реки не вытащишь – оборвет лесу в одно мгновение и уйдет на глубину как ни в чем не бывало. Просто так наблюдать за уходящим под воду поплавком – обидно, так и тянет подсечь рыбину, только чтобы попытаться, авось повезет.

Вот и здесь то же самое.

Что-то ворочалось в петле колдовской мелодии пока вяло и неагрессивно, скорее пытаясь стряхнуть неожиданную помеху, чем всерьез пробуя вырваться на волю, нечто, отозвавшееся на шассий призыв, но неохотно, будто бы отмахиваясь от навязчивого зова, как от обнаглевшего комарья. Тут не надо быть гадалкой, чтобы сообразить: где-то внутри ромалийского зимовья притаилась золотая шасса, которой все мелодии штатной дудочки змееловов кажутся комариным писком. Звуком, раздражающим донельзя, но при этом совершенно безопасным.