Дети Джедаев

Что могло быть столь важного на другой стороне, что не могло подождать?

После того как Каллиста удалилась — или, возможно, когда она ещё лежала в его объятиях, положив голову ему на плечо в послелюбовной истоме, — он постепенно погрузился в более глубокий сон. Он видел, как она уходит в юность, оставшуюся на Чаде, скачущая по волнам за гладким, чёрно-бронзовым сай'ином — каштановые волосы блестят, волны разбиваются над её головой; или сидящая в одиночестве на внешнем буе, глядя, как солнце погружается в море. В голове у него вновь прокручивался их разговор: Ты говоришь так, словно ты изучала их. Они, можно сказать, мои давние соседи…

Только они с Каллистой находились уже не в тёмном кабинете, где оранжевые слова появлялись на чёрном экране, словно звезды на закате. Они, скорее, сидели бок о бок в том старом Т-70, который он продал за гроши, чтобы оплатить свой с Беном проезд на «Тысячелетнем Соколе» уже целую вечность назад.

Его удивляло, что он не знал Каллисту ещё тогда. Что она не всегда была кем-то, кого он знал.

Они стояли на скалах над каньоном Нищего, попеременно передавая друг другу старый макробинокль, наблюдая через него за неправдоподобно медленным продвижением цепочки бантхов среди скал противоположного края: эти неуклюжие животные двигались быстрее, чем можно было предположить по их виду; сухой ветер развевал покрытые песком плащи их всадников, и заходящее солнце резко сверкало, отражаясь от металла и стекла

— Никто так и не придумал, как отличить охотничью партию от передвижного дома племени, — сказал Люк, когда Каллиста подправила фокус, — и никто никогда не видел детей, или подростков, или что там у них есть, — никто не знает, не являются ли некоторые из этих воинов самками, или хотя бы есть ли у песчаного народа самцы и самки. По большей части, когда видишь песчаный народ — или даже хотя бы слышишь, как рычат бантхи, — то просто как можно быстрее направляешься в другую сторону.

— Кто-нибудь пытался когда-нибудь завести с ними дружбу? — Она вернула ему бинокль, смахнув с глаз брошенную на них ветром прядь волос. На ней по-прежнему был тот мешковатый серый комбинезон, который она носила в прежнем сне, но лицо у неё теперь было чистым и лишённым шрамов, и выглядела она менее напряжённой, менее измотанной, чем раньше. Он был этому рад, рад видеть её счастливой и непринуждённой.

— Если кто и пытался, то не уцелел, чтобы рассказать об этом. — Люк просто по привычке просканировал свою сторону края каньона и скалы внизу. Он не заметил никаких признаков тускенов, но, впрочем, их часто не замечали. — В Анкорхеде был один трактирщик, которому взбрела в голову светлая мысль попытаться привлечь их на свою сторону, — по-моему, он хотел заняться пустынным пиратством. Он заметил, что они совершают набеги на посадки ттики и деб-деба — это сладкие фрукты, которые выращивают в некоторых оазисах, — и наварил в перегонном кубе подсахаренной воды, желая посмотреть, нельзя ли будет её использовать для заключения с ними сделки. От неё они, предположительно, делались пьяными в хлам и, кажется, очень любили. Он наварил ещё одну партию, и они вернулись и убили его.

Люк пожал плечами:

— Может, им не нравилось чувствовать себя хорошо.

Она повернулась к нему, её серые глаза расширились, словно у узревшей некое откровение.

— Но это же все объясняет! — воскликнула она. — Это ключ к тому, откуда они происходят!

— Что? — переспросил поражённый Люк.

— Они в родстве с моим дядей Дро. Тот терпеть не мог отлично проводить время и не считал, что это следует делать и всем прочим.

Люк рассмеялся, и вся алмазная твёрдость, выкованная тьмой, джедайская сила его сердца, преобразовалась в свет. Он бросил машину в крутое пике вниз с тропы.

— Вот это да! Это означает, что твой дядя Дро состоял в родстве с моей тётей Кули…

— А это значит, что мы с тобой давно потерявшиеся кузены!

Люк изобразил преувеличенное вздрагивание, как при узнавании; они смеялись как дети, несясь по тропе.

— Погнали! — крикнул Люк. — А то опоздаем, — уже за полдень, а мы должны быть там в шестнадцать ноль-ноль. — Тень спидера трепетала, тянулась за ними, словно влекомый по скалам серо-голубой шарф.

«Шестнадцать ноль-ноль, — подумал Люк. — Шестнадцать ноль-ноль. Уже за полдень, а мы должны быть там в…»

«Шестнадцать ноль-ноль!»

Он с криком пришёл в сознание, словно его окунули в кислотную ванну боли. Все болячки и ушибы, нанесённые ему борьбой с дройдами, обрушились на него, словно рухнувшая стена; он подавил стон, и Трипио воскликнул:

— Слава Создателю! Я боялся, что вы никогда так и не вернётесь!