Дети Джедаев

— Я люблю её. — Никос снова посмотрел в сторону дверей; на его бесстрастном лице дройда горели глаза отчаянно несчастного человека. — Я говорю это — я знаю это, — и всё же я не в состоянии увидеть разницу, если она есть, между моим чувством и той привязанностью, какую Арту и Трипио испытывают к тебе. И я не помню: любовь это или нечто иное. Я не могу поставить их рядом и сравнить. Когда Крей держали в плену, когда её толкали, били — вынуждали её участвовать в тех глупых пародиях на суд, — я сделал бы что угодно, лишь бы помочь ей. Но меня запрограммировали не препятствовать им. Я не мог заставить свои руки и ноги, своё тело действовать против программы.

Он взял ограничительный запор с ладони Люка, зажав между большим и указательным пальцами, бесстрастно изучая его в жёлтом свете лампы на столе рядом с ним.

— И самое ужасное — то, что я не чувствую себя плохо из-за этого.

— Да с какой же стати? — спросил поражённый Трипио.

— Ни с какой, — ответил Никос. — Дройд не может пойти против своего основного программирования или наложенных на его программирование ограничений, если те не противоречат мотивационным ограничителям самого глубокого уровня. Но вот Никос, думаю, смог бы.

— Она теперь спит.

Люк осознавал её появление в помещении ничуть не меньше, чем если бы она вошла через закрытую дверь, отделявшую его от крошечной каюты. Он был один. В густой тени — батареи лампы наконец иссякли, и единственное освещение исходило от аварийного запаса смазки, питавшего самодельные фитили в двух больших красных пластиковых мисках из столовой на лабораторном столе, — ему почти удавалось обмануть себя и заставить поверить, что он видит её, высокую и худощавую, с каштановыми волосами, свисающими с затылка в виде конского хвоста длиной и толщиной с его руку.

«Я не могу позволить ей погибнуть», — подумал он, и сердце у него сжалось от отчаяния.

— С Никосом всё в порядке? Люк кивнул, а затем спохватился и покачал головой.

— Никос… дройд, — сказал он.

— Знаю.

Он почувствовал её присутствие, словно она переместила себя и уселась рядам с ним на краю лабораторного стола, болтая ногами в сапожках, так же, как сидел и он. К нему вернулось из сна тепло её плоти, страстная сила, с которой она приникала к нему, сладость её губ, прижимающихся к его губам.

— Люк, — мягко произнесла она. — Иногда нужно ничего не делать.

Он с шипением выдохнул сквозь зубы, крепко сжав кулак, но какое-то время молчал. Затем всё-таки заговорил, но только для того, чтобы сказать:

— Знаю. — И понял, что раньше, две недели назад, он этого не звал. В каком-то смысле узнать о Лордах и клонированных Императорах было легче.

Он криво улыбнулся.

— Полагаю, весь фокус в том, чтобы понять, когда именно это нужно.

— Джинн Алтис когда-то обучал нас этому, — тихо сказала Каллиста, — «Мы десять тысяч лет охраняем в галактике мир и справедливость». Он, бывало, всегда предварял свои рассказы и обучение этими словами. «Но иногда правосудию больше всего способствует знание, когда надо держать руки сложенными…». И приводка для иллюстрации рассказ из архивов или изустной традиции Джедаев о каком-нибудь случае, где в действительности происходило совсем не то, что казалось с виду.

Он ощутил горький её смешок.

— Меня это просто сводило с ума. Но он говорил:

«Каждый ученик обязан совершить тысячу восемьдесят крупных ошибок. Чем раньше вы их совершите, тем раньше вы их перестанете совершать». Я попросила у него список этих ошибок. А он ответил: «Думать, будто есть какой-то список, — это ошибка номер четыре».

— Сколько времени ты с ним пробыла?

— Пять лет. Совсем недолго.

— Да, — согласился Люк, думая о нескольких неделях, проведённых им на Дагобахе. И снова вздохнул. — Я лишь желал бы, чтобы некоторые из этих тысяча восьмидесяти ошибок не выпадали на долю учеников-преподавателей. Джедаев-преподавателей. Моё невежество — моя собственная неопытность — уже стоили жизни одному из моих учеников и бросили другого в объятия Тёмной Стороны и вызвали в галактике такую смуту, о которой мне даже думать не хочется. Все это дело — Академия и возвращение мастерства Джедаев — очень важно для девиза: «Обучая — Учись». Вот в этом-то и…"— Он заколебался, ему очень не хотелось говорить этого о своём учителе, но он знал, что должен это сделать. — Вот в этом-то и заключается ошибка, которую совершил Бен, когда обучал моего отца.

Снова наступило молчание, хотя она находилась в такой же близи от него, как когда они сидели с ней в спидере на краю каньона, попеременно передавая друг другу бинокль, наблюдая за песчаниками…

— Если бы Бен не обучил твоего отца, — тихо напомнила ему Каллиста, — то твой отец, вероятно, не оказался бы достаточно силён, чтобы убить Палпатина… Ты этого сделать не смог бы, — добавила она.

— Да, тогда не смог бы. — Он никогда не думал об этом с такой точки зрения.