Дети джунглей (сборник)

Влезаешь в них, вылезаешь наружу, и все дела! По мне, так они все похожи одно на другое.

– Постарайся все-таки вспомнить, – с нажимом сказал Бенни. – Где-то внутри этого проклятого дома прячут сына Гануччи. Если нам удастся вычислить, где он, а потом освободить мальчишку, мы станем героями. А если нет…

– Послушайте, но меня-то это каким боком касается? – возмутился Доминик. – Мне до этого какое дело? У меня свой бизнес, в конце концов! Я никого не трогаю, в чужие дела не лезу, занимаюсь собственным делом, и нате вам, пожалуйста! Теперь оказываюсь замешанным в дело о похищении ребенка!

– И я тоже, – прибавил Нонака.

– Ты оказался замешанным, потому что в этом замешан я, – уточнил Бенни.

– Да? Вот уж никогда бы не подумал, – сказал Доминик.

– И я тоже, – прибавил Нонака.

– А кроме того, Гануччи снесет нам головы, если проведает, что мы знали дом, где прячут его сына, и прошляпили это дело только потому, что не удосужились выяснить нужную квартиру.

– Может, это было на восьмом этаже, – предположил Доминик, пожав плечами.

– «Может быть» – недостаточно, – изрек Бенни. – Так на восьмом этаже или нет? Вот будет потеха, если мы взломаем дверь квартиры и обнаружим внутри приятную даму, у которой к тому же муж – полицейский. Здорово, верно? Животики надорвешь!

– Эй, послушайте! – вдруг оживился Доминик. – А ведь там и вправду была дама! Я хочу сказать, в той квартире, где прячут мальчишку!

– Он ее как-нибудь называл?

– Точно. Только как? Ирис? Ирен? Как-то на «и»… черт, не помню…

– Ина? – спросил Бенни.

– Нет.

– Илка? – предположил Нонака.

– Нет.

– Ингрид?

– Нет.

– Ирма?

– Нет.

– Изабелл?

– Нет.

– Инесс?

– Нет, нет.

– Исидора?

– Черт, не знаю больше ни одного женского имени, чтобы начиналось на «и», – пропыхтел Бенни. – А ты узнаешь саму квартиру, если снова окажешься там?

– Может быть.

– То есть я хотел сказать, если ты снова вскарабкаешься вверх по пожарной лестнице, заглядывая по дороге в окна, может быть, какое-то из них покажется тебе знакомым?

– Может быть, – с сомнением в голосе протянул Доминик. – Только не рассчитывай, что я, как последний идиот, среди бела дня полезу по пожарной лестнице.

– Сколько сейчас времени? – спросил Бенни.

– Только что было три.

– М-да… а стемнеет не раньше чем в восемь или даже в полдевятого, – вздохнул Бенни.

– А куда торопиться? – невозмутимо спросил Доминик.

– То есть как это – «куда торопиться»?! А что, если они прикончат мальчишку?

– Нужно окончательно рехнуться, чтобы решиться на такое, – покачал головой Доминик.

– Я бы решился, – решив поддержать разговор, вмешался Нонака.

Само собой разумеется, слова его ни в коей мере не относились к сыну Гануччи. Впрочем, вполне возможно, если бы Гануччи вдруг пришла блажь потребовать от него именно этого, то Нонака, не минуты не колеблясь, выполнил бы приказ. Почему? – ужаснулись бы вы. А все было очень просто. Дело в том, что из-за такого пустяка, как грыжа, строгая медкомиссия не пустила Нонаку на фронт. Отгремела война, а Нонаке так и не пришлось сделать ни единого выстрела. И поэтому-то Кармине Гануччи в его глазах был всегда кем-то вроде одного из легендарных рыцарей – ведь он воевал! Он сражался на фронте, добивал фашистского зверя в его логове.

По правде говоря, сам Нонака вовсе не был таким уж кровожадным. И мысль о том, чтобы проломить кому-то голову, ничуть не соблазняла его – с куда большим удовольствием он занимался тем, что голыми руками разбивал в щепы любую дверь. Сердце его в таких случаях трепетало от радости и приятного волнения. Он был несказанно счастлив, когда отводил назад согнутую в локте руку, а потом вдруг резко выбрасывал ее вперед, как таран. Налитая грозной силой рука его врезалась в дверь, воздух разрывал короткий, яростный вопль «Йа-а-аях!» – и тяжелый кулак с треском впечатывался в хрупкое дерево, разбивая его в щепы. Как же он любил все это! И недовольно нахмурился, разочарованный тем, что придется еще какое-то время ждать, пока не стемнеет. Однако он не мог не понимать, что Бенни Нэпкинс совершенно прав – нельзя же, в самом деле, среди бела дня разносить в щепы дверь чужой квартиры, да еще притом, что не знаешь, что ждет тебя внутри.

Однажды, когда Нонака был еще совсем молодым человеком, он по приказу Гануччи отправился в Хиксвилл, на Лонг-Айленд.

Он помнил, как одним ударом кулака согнул и сломал алюминиевую решетку, прикрывавшую входную дверь, а потом с такой силой впечатал кулак в тяжелую деревянную дверь, что почти пробил ее насквозь. Влетев, как ядро, в дом, он по инерции достиг гостиной, уже предвкушая, как сейчас разнесет еще какую-нибудь дверь. Но единственное, что он увидел, ворвавшись в маленькую спальню в задней части дома, были три уже похолодевших трупа. Нонака оцепенел – у его ног скорчились трое незнакомых мужчин, головы их были прострелены, лица залиты кровью, а за окном уже раздавался пронзительный вой полицейских сирен. «Черт! – подумал Нонака. – Похоже, меня опередили! А сейчас, наверное, лучше убираться отсюда, да поживее!»