Несколько мгновений спустя в комнате снова появляется мама, и по ее приглушенному, отрывистому разговору с отцом я догадываюсь, что тот еще не ходил открывать дверь.
– Они его найдут? – спрашивает она.
– Откуда же мне знать? – огрызается папа. – Я ведь даже не представляю, кто эти
Мама огорченно вздыхает. Ей бы его оптимизм.
– Ну что же это такое, почему именно сейчас?! Надо как-то вывести его из дома.
– Но ведь он – служащий Центра, разве ему нельзя у нас находиться? Может, он мой приятель, – возражает отец.
– А что, если
– У них возникнет еще больше подозрений, если мы немедленно не откроем, – вполне резонно отвечает отец.
– А где Рауэн? Успела запереться в подвале?
– Не знаю, но она достаточно благоразумная девочка, чтобы никому не показаться на глаза, пока за ней не придет кто-то из нас. Сходи пока, налей себе что-нибудь выпить и присоединяйся к нам через пару минут, как ни в чем не бывало. А то сейчас по твоему лицу кто угодно поймет, что дело неладно.
И он тяжелой поступью удаляется в направлении входной двери. В гостиной становится так тихо, что я снова слышу звук собственного дыхания. Какое-то время мне кажется, что мама тоже ушла, поскольку и ее шагов – куда более легких – не слышно. Но затем – что это? Раздается легкое поскребывание в стенку, как раз за моим укрытием. Она знает, что я здесь! По крайней мере, догадывается.
Я осторожненько скребусь в ответ – разок, затем еще. И слышу с противоположной стороны легкий ласковый вздох, и чувство любви так захлестывает меня, что я рухнула бы на пол, если б в моем убежище для этого хватило места. Папа всегда делал все от него зависящее, чтобы я была в безопасности, но мама… мама еще и давала понять, что все ее поступки, все ее «меры», все ее жертвы – это от нежности ко мне, а не просто из чувства долга, или от страха, или из-за жестокой необходимости.
Нарочно громко топая, чтоб я поняла: сейчас ее рядом нет, она выходит из гостиной. Но облако любви остается, и чувство одиночества не охватывает меня. Я не ощущаю себя запертой в ловушке. Мне спокойно.
Но проходит совсем немного времени, и это спокойствие испаряется без следа. До меня доносится топот множества сапог. Доказательств у меня нет, но я готова была поспорить бы на что угодно: это
Эш их всегда высмеивает. Часто рассказывает, как они с ног сбиваются, выслеживая «озорников», которые взламывают городскую систему освещения и уличными огнями выкладывают неприличные слова вроде
Зеленорубашечники охраняют порядок на улицах и расследуют все правонарушения, происходящие в Эдеме. Больше внимания уделяется при этом внешним кварталам, где народ беднее и во всех отношениях отчаяннее. Но и у нас, во внутренних кварталах, они не дремлют. Раза два я мельком видела, выглядывая через нашу каменную ограду, как они там вышагивают в своих черных сапогах по широким дорогам. Конечно, всякий раз мгновенно «ныряла» обратно и после такого зрелища по нескольку дней не высовывалась за стену. Впрочем, саму-то меня никто никогда не замечал, ни стражи порядка, ни обычные люди. У нас на улицах никто не смотрит наверх, тем не менее, я стараюсь уложиться в часы «неверного», тусклого света – на заре и на закате.
И вот зеленорубашечники – здесь, в моем доме, в гостиной. Уж наверное это они. Пришли за мной? Неужели кто-то все же засек мою торчащую над стеной голову и заподозрил неладное? Может, Эш потерял бдительность и где-нибудь обронил неосторожное слово? Да какая разница – если мое существование раскрыто, я попалась. Мое положение безнадежно и безвыходно. Из этого укрытия – один-единственный выход, да, и им можно воспользоваться, лишь скрючившись и начав медленно извиваться. Шансов на побег – ноль. Я зажмуриваюсь и представляю себе черные сапоги, нетерпеливо переминающиеся у камина в ожидании меня. Скоро меня схватят чужие руки и потащат навстречу ужасной неизвестности…
А еще с ними там, кажется, какой-то робот. Судя по тону жужжания и писка – некрупной модели. Неужели незваные гости притащили с собой охработа, меня вынюхивать? Зачем еще он мог понадобиться? Эти боты до всего могут докопаться, от них только и жди беды.