Дети Эдема

Я оборачиваюсь… и не вижу леса. Он исчез.

Увидеть можно только колеблющуюся серебристую волну жара, поднимающегося от песка пустыни.

С губ моих срывается вопль, слов я выговорить не в состоянии, это всего лишь крик пронзительной, невыносимой боли.

Исчез?

Да был ли он?

Да. Был! Я это точно знаю. Я видела его, вдыхала его запах, осязала его ступнями ног.

Это было на самом деле.

Это есть на самом деле.

Я пытаюсь бежать туда, где он был, но натыкаюсь на стену такого невероятного жара, что вынуждена остановиться. При попытке протянуть руку, пробить эту стену, пальцы тотчас покрываются волдырями.

Но ведь зеленорубашечники теперь тоже знают все. Они видели. Мы можем вместе вернуться в Центр и…

Они налетают сзади, наваливаются на меня всей массой двух своих тел, вдавливают мое лицо в песок так, что дышать невозможно и видеть тоже. Я хочу воззвать к ним, сказать, что чудесный поросший деревьями живой мир, который мы обнаружили, гораздо важнее, чем кара, которой, по их понятиям, заслуживает второрожденная. Но слова мои глохнут в песке.

Один из зеленорубашечников бьет меня в затылок, и через мгновение я проваливаюсь в черноту.

Но за мгновение до этого я прозреваю. Центру известно все. Центр сознательно утаивает от всех в Эдеме, что Земля уже давно исцелилась. А возможно, с ней вообще ничего и не случалось. Но по неведомым причинам Центр продолжает держать всех оставшихся в живых людей в гигантской клетке.

Я просыпаюсь в приятной прохладе. Лежу в кровати, одетая во что-то легкое и чистое. Убийственная пустыня исчезла. Я открываю глаза и вижу серые стены. Дверь с маленьким окошком, забранным решеткой.

Кто-то глядит на меня сквозь нее. Женщина с гривой темных вьющихся волос и добрыми карими глазами. Она улыбается мне.

– Вот и хорошо. Наша подруга наконец очнулась.

– Где я? – Голос мой звучит хрипло, в горле пересохло.

– Там, где тебе ничто не грозит, – отвечает она.

Выходит, в Подполье? Я принюхиваюсь, но не улавливаю ничего похожего на острый, освежающий запах камфоры.

– Лес… – начинаю я, но она не дает мне договорить.

– Потом, потом, во время сеанса. – Сеанса? Что за сеанс? – Сначала надо поесть. – Она слегка приоткрывает дверь и проталкивает поднос в образовавшуюся внизу щель.

– Где я? – повторяю я свой вопрос и, не дождавшись ответа, неловко поднимаюсь на ноги, лишь в этот момент замечая, что лодыжки мои скованы. Запястья тоже.

– Ты в тюрьме Центра, Рауэн. Но это совсем ненадолго. – Голос у нее мягкий и убаюкивающий. – Мы подобрали тебе жилье. Надежное место, где ты вполне придешь в себя. Мы знаем, что ты прошла через тяжкие испытания. Тебя лишили законного положения перворожденной. Но теперь – после недолгого лечения – ты вернешься в общество и займешь положенное тебе место в Эдеме.

Она склоняет голову набок, и лицо ее пересекают по диагонали тени от перекладин решетки.

– Рауэн, твое возвращение для нас большая радость. Ни о чем не тревожься. Мы в два счета поставим тебя на ноги. Не успеешь заметить, как все страхи исчезнут.

– Ничего не понимаю, – говорю я. – Как долго я пробыла без сознания? – Голова идет кругом, в глазах рябит от новых линз.

– Мы знаем, что на самом деле перворожденная – ты, а брат занял твое законное место. Тебя всю жизнь обманывали. Мы знаем, что тебя пытали члены опасного повстанческого движения, промывали мозги, накачивали наркотиками, вербовали, вдалбливали в голову какие-то совершенно невероятные идеи. Несколько дней ты провела в бреду. Говорила о подземных деревьях, о чем-то еще похуже.

– Похуже?

Она негромко смеется.

– Да не смущайся ты. Ты тут вообще ни при чем. Тебя накачали каким-то непонятным психотропным лекарством. Скорее всего, через ингалятор. Запах держался несколько дней, через кожу, можно сказать, проступал, сколько мы ни скребли ее. Ты все время говорила про лес по ту сторону пустыни. Про пчел, птиц и зверей. Точно описывала их. Словно это не галлюцинация, а нечто совершенно реальное. Но сейчас тебе уже гораздо лучше. Еще несколько сеансов – и все страшные воспоминания о том, как с тобой обращались, рассеются.

Нет. Все это неправда. Никто меня в Подполье не пытал. То есть что-то такое было, но – по-другому. Или все же нет? В памяти все плывет. Промывание мозгов? Нет, Лэчлэн просто разговаривал со мной, объяснял, что к чему. Наркотики? Я помню острый сладкий запах камфорного дерева. Лэчлэн говорил, что камфорную эссенцию можно превратить в яд. Так меня что, отравили?

Нет! Я знаю, что было в действительности, а чего не было. Эта женщина, с ее мягким убаюкивающим голосом и успокоительными речами, просто лжет.

– Земля не погибла, – твердо заявляю я, подаваясь к зарешеченной двери.

– Слушай, Рауэн, будь благоразумна…