Дети Эдема

– При этом, – продолжает Флинт, – он понимал, что человек не может жить в полном отрыве от природы, потому и сохранил, что было совсем нелегко, это дерево. Почва здесь органическая, земная, чистая, плодородная, без примесей, какой она была во времена, предшествовавшие Гибели. Корни уходят на глубину до пятидесяти футов. Помещенные внутрь кристаллов панели воспроизводят солнечный свет. Дереву кажется, что оно по-прежнему растет на поверхности Земли. Оно получает солнечный свет, воду, питательные вещества, оно знает, что такое смена времен года. И оно обеспечивает нас практически всем объемом кислорода, потребным для сохранения жизни в этом полностью замкнутом пространстве.

– Как же нужно было любить всех нас, Рауэн, чтобы сделать такой подарок, – говорит Лэчлэн. Мне не хочется смотреть на него. – Любить людей настолько, чтобы спасти их от самих себя.

– Ладно, меня дела ждут, – обрывает его Флинт. – Помоги ей тут осмотреться, Лэчлэн.

Я пытаюсь возражать, но Флинт поворачивается на пятках и уходит.

Лэчлэн тянется ко мне, но я стряхиваю его руку еще до того, как он успевает ко мне прикоснуться. Всякий раз, как я смотрю на него, возникает ощущение, будто на голову мне снова накинули мокрый мешок, и я начинаю задыхаться. Он отступает на шаг и, указывая дорогу, кивком приглашает пройти. Мне же хочется остаться, смотреть и смотреть на дерево.

– Я знаю, ты хочешь прикоснуться к нему, – говорит он.

От такого приглашения отказаться невозможно. Я бросаюсь вперед, и это единственный способ скрыть радость.

Стены здесь высокие, опоясанные на разных уровнях галереями. Повсюду внутри – комнаты-пещеры. Допросная, где я только что была, расположена четырьмя этажами выше, там, где стена загибается, окружая зал, похожий на зев пещеры. Я лечу вниз по лестнице, врезанной в камень, ловя удивленные взгляды поднимающихся навстречу людей. Ладно, к ним я еще успею присмотреться. Всего несколько дней назад люди, просто люди, были мне в диковинку. Но дерево! На какой-то миг все остальное просто перестает существовать.

Я мчусь по гладкому каменному полу и вдруг ощущаю, что под ногами у меня – земля! Я резко останавливаюсь и смотрю вниз. Сзади подходит Лэчлэн.

– Сними туфли, – командует он. Я повинуюсь и, прикасаясь голыми подошвами к подлинной, настоящей утоптанной земле, смеюсь от радости. Я трогаю ее ладонями; опускаюсь на колени. Жарко целую ее. Должно быть, выгляжу я совершенно безумной, губы мои в грязи, но мне совершенно все равно. Ведь о подобном я и мечтать не могла. Все в Эдеме, поколение за поколением, должны претерпеть опыт искусственной жизни, дабы в один прекрасный день наши наследники познали счастье жизни подлинной.

Все еще улыбаясь, я ловлю взгляд Лэчлэна… и вспоминаю пережитые мучения. Улыбка сползает с лица, я отворачиваюсь.

Передо мной светится дерево – настоящий исполин, приближаясь к которому я все больше и больше ощущаю себя карликом. Я отрываю от подошвы прилипший лист и бережно растираю его пальцами: возникает острый, бодрящий запах, растворяющийся в воздухе и позволяющий почувствовать себя такой свободной, такой живой!

А потом я прикасаюсь к дереву, сначала осторожно, как к какой-то вновь обретенной святыне, затем прижимаюсь щекой к шершавой душистой коре, обнимаю его. Слезы падают на кору, впитываются в нее и исчезают.

Обхватив раскинутыми руками могучий ствол, прижимаясь к нему подбородком, я всматриваюсь в темно-зеленый лиственный балдахин с его мириадами мерцающих огоньков. В какой-то момент с тонкой ветки слетает и медленно скользит вниз, изящно покачиваясь в воздухе, желтый лист. Можно мне взять его себе? Один-единственный листок мне дороже алмаза. И пусть меня даже повесят за это – я незаметно сую его под рубашку и прижимаю к сердцу. Это дар, преподнесенный мне деревом.

– Стой! Смотри-ка! – раздается позади меня чей-то голос, и я мгновенно оборачиваюсь, готовая к появлению зеленорубашечников, к любой другой опасности.

Любой, кроме атаки со стороны оравы крошечных человечков в перепачканной одежде.

Детей я не видела с однолетнего возраста, да и то – одного только Эша. Странное ощущение испытываешь при виде стайки визжащих, хохочущих маленьких человеческих существ, и, не имея ни малейшего представления о том, что у них может быть на уме, ничего не зная про особенности детского поведения, я инстинктивно настораживаюсь.

Но не я их интересую. Все как один, они облепляют Лэчлэна, жмутся к его ногам, вопят от радости, прикидываются воинами, готовыми напасть. А крупный, сильный мужчина, тот самый, что позволил мучить меня, оказывается на земле посреди кучи ребятишек, смеется, щекочет, разрешает им ерошить ему волосы, взбираться на него…

Кто же из них настоящий Лэчлэн? Тот, кто считал, что я должна была подвергнуться пытке? Или тот, кто вот сейчас, в этот момент, позволяет четырехлетней девочке с косичками дергать себя за волосы?

Он посылает мне беглую, едва ли не извиняющуюся улыбку как раз перед тем как какой-то малыш шлепается ему животом прямо на голову.