Дети Эдгара По

М. Риккерт выросла во Фредонии, Висконсин. В восемнадцать перебралась в Калифорнию. Там через много лет (и в результате «странного сцепления событий», каковое представляет собой вся её жизнь) получила место воспитателя в небольшом частном саду для одарённых детей. Отдав детям без малого десять лет, она ушла писать рассказы, попутно берясь за разные подработки для поддержания этой причуды. (Стоит ли говорить, что именно в таинственных пробелах, которыми изобилует наш отчёт, и происходило всё самое интересное.) Её сборник рассказов «Карта снов», опубликованный издательством «Голден Грифон» в 2006 г., был удостоен Всемирной премии фэнтези.

Леда [47]

Разбивая яйцо, я думаю о ней. Как могла она так поступить со мной, прекрасная Леда, как могла ты так поступить со мной? Каждый день я начинаю с омлета из трёх яиц. Я беру хрупкую сферу и вспоминаю её вульву. Потом ударяю яйцом о чашку. Оно трескается. Несколько кусочков скорлупы прилипают к клейкому белку, стекают с ним, и я гоняю их вилкой, пытаясь подцепить зубчиками, но они остаются недосягаемыми — прямо как она. Но не совсем. Недосягаемая Леда.

Как надо любить красивую женщину? Я думал, что знаю. Думал, что моей любви хватит. Хватит преданности. Помню, когда она была повёрнута на стрекозах, и носила серёжки в виде стрекоз, и у нас были простыни со стрекозами, абажуры со стрекозами, пижамы со стрекозами, так что меня уже тошнило от них, разве я сказал ей хоть слово? Разве я сказал — Леда, меня тошнит от чёртовых стрекоз? Нет. Я молчал. Я даже послал за стрекозиными яйцами. Можете себе представить, какой издёвкой звучит это для меня сейчас! Я тщательно следовал всем инструкциям и сберегал от неё секрет — страшно думать, что она поняла благодаря моему подарку: господи боже, да я стал настоящей стрекозихой. Я держал их в прудовой воде. Следил, чтобы они не замерзали. Наконец они вылупились, или вышли из коконов, называйте, как хотите, а я всё продолжал нянчиться с ними, втайне, и наконец почти тысяча молодых стрекоз явилась на свет, и тогда я поднёс их в коробке, а когда Леда открыла её (быстро, иначе сюрприз мог не получиться), стрекозы вылетели — серебряные и голубые, желтые, зелёные, пурпурные. Тысяча стрекоз для неё, а она посмотрела своими фиалковыми глазами на меня, потом на них, порхавших вокруг, и сказала — никогда я не забуду её слов: «А на пижамах они совсем другие».

О, Леда! Моя Леда в саду, склонилась над летними розами, на ней шёлковое стрекозиное кимоно на голое тело, тут появляюсь я и застаю её, видение, мою жену, она поднимает глаза, видит, что я смотрю на неё, спокойно развязывает поясок, кимоно соскальзывает на землю, а она отворачивается, наклоняется и начинает подстригать розы! Ха! В грязи, на солнце, в ночи. Леда во всём. Во всём. Кроме одного.

Она входит в кухню. Под глазами тёмные круги, босые ноги опухли, живот торчит. С минуту она просто стоит и смотрит, как я разбиваю яйца, потом кашляет и шлёпает к кофеварке, наливает себе чашку кофе и ложку за ложкой кладёт в неё сахар, а я сначала борюсь с искушением, но наконец не выдерживаю — разве я не любил её когда-то? — и говорю:

— Он с кофеином.

Я знаю, что она смотрит на меня усталыми фиалковыми глазами, но не хочу возвращать ей любезность и, совершая вращательные движения запястьем, — о, как много Леда знала о движениях запястья! — взбиваю омлет.

— Сколько раз тебе повторять, — говорит она, — это не такие роды.

Я пожимаю плечами. Разве я что-нибудь о ней знаю? Лебедь, твердит она. Яйцо.

Ага, он провернул эту штуку со стрекозиными яйцами и с тех пор все уши мне ими прожужжал. «Разве ты не знаешь, как я люблю тебя? — талдычит. — Разве ты не помнишь тех стрекоз?»

Помню, как же. Помню стрекоз в сахарнице, стрекоз в банке с мёдом. Помню, как стрекозы застревали между стеклом и москитной сеткой, путались у меня в волосах, ползали по моей голой спине своими липкими лапками, пугали меня до смерти.