Дети Эдгара По

Что ты говоришь, детка… мы с тобой на острове Капри.

Не шути, Джо.

Я много думала об этом пистолете. О миссис Джо Кайола. О том, что Кассандра купила наш дом на следующий день после похорон. Так он и стоит, уже сорок лет. Заколоченное, рассыпающееся на части громоздкое бунгало, задыхающееся под тяжестью лиан, толстых, как тело дракона. Во время дождя с лиан текла зелёная кровь и вместе с дождём уходили в землю.

За эти годы я не раз думала, как теперь выглядят солнечные лучи, которые просачиваются сквозь окна туда, где я некогда танцевала во сне. Тяжёлый, недвижный зелёный свет, от которого всё в доме походит на дно сонной лагуны, увиденное сквозь толстое бутылочно-зелёное стекло в днище лодки.

Он в полном смысле стал домом с привидениями, погружённым в тайны, все его китайские ширмы полиняли, а невыпитые бутылки крема-какао превратились в кристаллизованный сахар. Сколько несмешанных «Поцелуев ангела».

Сладкие сливочные мечты, превращённые временем в простоквашу.

Не знаю, сколько я так стояла в гробнице, но, когда я открыла глаза, было почти совсем темно, и улыбка Синатры мерцала в лунном свете. Я положила пластинку. Тронула гроб, покрытый бархатным плащом пыли. Затаив дыхание, подняла крышку — осторожно, осторожно, — и с неё дождём посыпались пылинки, погасшие фонари усталых светлячков.

Были те, которые говорили, будто Лану Лейк положили в гроб голой, завернув в сапфирово-голубое норковое манто, которое накинул однажды ей на молочно-белые плечи Джо Кайола. Журнал «Признания» сообщал, явно не без намёка на мораль, что её похоронили в набедренной повязке.

Я пыталась представить повязку, которая висит на обнажившихся тазовых костях моей матери, сверкающим мостом перекинувшись над радужной трухой павлиньих перьев.

Я не знала точно, что я найду в гробу.

Но дыхание остановилось у меня в горле, когда я увидела её волосы. Всё такие же красные, как кровь. Запёкшаяся кровь. Я думала о сердце, которое сделала много лет назад, о детском соборе из бумаги и проволоки, теперь проржавевшей. Мои глаза устремились к стрелитции, которую я сорок лет тому назад вложила ей в пальцы, похожие на шеи двух лебедей. Призрак аромата всё ещё витал над высохшими цветами. Я сморгнула слёзы, повисшие на моих ресницах.

Господь не льёт слёз по мёртвым шлюхам, Капри.

Я заставила себя взглянуть.

Ниже.

Ещё, ещё ниже.

Я ничего не могла с собой поделать: мои глаза заволокло дымкой, и я смотрела на бусины позвонков, сиявших, точно нить люминесцентных жемчужин, одна рядом с другой. Господи, до чего же она была красива, даже сейчас.

Она шепнула: «Не мешкай больше»,

Целуя руку, увидел я…

Теперь и я увидела тоже. Дрожа, я просунула пальцы под изящный изгиб спинного хребта.

Кольцо на пальце её золотое

И мы простились на острове Капри.

Там. На атласной подкладке гроба.

Обычное золотое кольцо, зубами снятое с руки мертвеца и сорок лет пролежавшее в горле женщины, которая любила его.

Обычное золотое кольцо.

Оно и было последней строчкой песни. Песни, которую я никак не могла вспомнить.

До сих пор.

А теперь я вспомнила всё. Боль и ужас в материных глазах, мольбу, скрюченные пальцы, похожий на кашель звук, сорвавшийся с её губ, когда она пыталась заговорить…

Это был не ужас в её глазах, а страх. Страх перед тем, что даже её собственная дочь неправильно поймёт причину смертей, наступивших так рано. А теперь я знала, что пыталась сказать мне моя мать тем медно-рыжим осенним днём много лет тому назад. Одно слово.

«Капри», — сказала она тогда. Капри.

Но не моё имя слетело тогда с её чувственных красных губ. Не просьба о прощении, не мольба о понимании. Это было название песни: «Остров Капри».

И тогда, стоя у гроба матери, я поняла, что хотела, но не смогла сказать она мне на прощанье. Не смогла — потому что обручальное кольцо с выгравированным именем убийцы застряло в её дыхательном горле, как леденец, похитив её голос.

Кассандра навсегда.

А ведь этого обычного золотого кольца тогда так и не нашли.

Полиция, суд, пресса, публика — все поверили тогда миссис Кайола. Да и как могло быть иначе? Прекрасная, как ледяная богиня, сидела она на свидетельском месте, в чёрном костюме от Диора и шляпке с вуалью, заламывая затянутые в лайку руки, с подобающей случаю капелькой вдовьих слёз в глазах.

Это были не те перчатки, в которых она застрелила сначала своего мужа, потом его любовницу, а потом, стремительно развернувшись на высоких каблучках, процок-цок-цокала вон из кухни. Безупречная леди во всём, от той пары перчаток она избавилась очень ловко. Раз, два, три. Легко и просто. Ринг-а-динг-динг.

Вот только любовница умерла не так быстро, как муж. Она успела послать последний поцелуй, который выдал имя её убийцы.

Сорок лет спустя.