Дети-эмигранты. Живые голоса первой русской волны эмиграции 1918-1924

«Мои воспоминания о последних годах жизни в России.

Я был на острове, потом я уехал в город Новый Сад, а на острове я видел медузы. Я больше ничего не помню» [41].

«Когда мы пришли на пристань, чтобы уехать в Сербию, я увидел большой пароход».

«Воспоминаний о моей жизни в Одессе (где я жил ребенком) у меня не сохранилось никаких».

«Я не помню совсем, как мы ехали на волах».

«Через некоторое время мы сели, не помню, на какой пароход, мы сначала ехали в трюме, а потом мы перешли в кают-компанию, там было хорошо, там было много детей, потом заболел и мой брат и мамочка. Мы приехали в какой-то город, я не помню, как он называется, и я там заболела, не помню, какой болезнью. Я больше ничего не помню».

«Итак, мы через неделю были дома (!) – в Сербии».

«Я помню мало, потому что я был мал».

«Россию я помню только по рассказам родителей».

Очень характерно, что, в то время как сочинения старших часто оканчиваются описанием эвакуации, сочинения младших с нее начинаются. Это соответствует их характеристике как не эмигрантов, а лишь детей, родители которых эмигрировали. Дети этой группы, у которых остались лишь неясные и туманные обрывки каких-то воспоминаний о родине, как будто чувствуют несоответствие заголовка сочинения с содержанием их «воспоминаний о России», и потому так часты у них эти грустно-недоуменные и как будто извиняющиеся окончания: «я больше ничего не помню», «я был мал» и т. д. Есть, однако, и такие, для которых «дома» – это уже не Россия… а Сербия.

Вторая группа в смысле материала для дачи типических характеристик – наиболее благодарная. Относительно третьей, самой многочисленной, для школы самой трудной («доучивающиеся»), могущей оставить среднюю школу окончательно лишь через 4–5 лет, – говорить о типах внутри ее можно лишь условно и не останавливаясь на этом преимущественно. Характеризуя ее всю, дать типы детей, все же их не видя и не слыша – конечно, не широким определением свидетелей, а много более узким, но и глубоким – участников событий, мы главным образом и остановимся на этом моменте, не только по отсутствию места для других указаний, но и потому что этот момент является основным в смысле выпуклого свидетельства о том, что отличает этих юношей и девушек от их сверстников в нормальное время. Относительно многих участие это заключалось в нахождении в рядах различных антибольшевистских армий, что, как уже говорилось, не охватывает всех его видов. И если, говоря о третьей группе, в конечном счете мы будем говорить по вопросу о притупленности или, наоборот, обнаженности, обостренности, и психической и моральной, современной молодежи, то для второй средней группы этот момент будет лишь одним в ряде других. Этим моментом обе группы значительно сближаются [42]. И свидетели, и участники – это те, кто во всяком случае затронуты событиями. И потому, прежде чем перейти к характеристике второй группы, необходимо отметить одно сочинение-уникум, прекрасно написанное, принадлежащее юноше, увлеченному естественными науками, который утверждает, что события кровавых лет его нисколько не коснулись. Ни революции, ни гражданской войны он не заметил. То, что из 2000 (приходящихся на вторую и третью группы) сочинений только одно говорит о незатронутости, – является разительным. Вот выдержки из него:

«Весь период гражданской войны я находился в Персии… Время было беспокойное… Первоначально незнакомая и чуждая обстановка сбила и спутала меня; но вскоре я привык… Еще в Персии я заинтересовался естествознанием, находясь под сильным влиянием окружающей, подчас действительно волшебной природы».

Затем мальчик переезжает в большой университетский город: