Дети эмиграции. Воспоминания

Родная школа является наравне с семьей самым надежным способом борьбы с денационализацией. Она поддерживает чувство родины у тех детей, которые вывезли его в свое изгнание, осмысливает и развивает его. Она своей атмосферой заражает любовью к родине и устремлением к ней тех детей, которые сами о ней ничего не помнят. Иногда патриотизм принимает в этих учебных заведениях несколько специфический характер. Например, совершенно естественно, что один кадет младшего возраста, пишущий, что его «папа был штабс-капитаном, а отец папы полковником в отставке» описывает, как он плакал, когда матрос срывал с него погоны. Другой пишет, что он плакал от радости и умиления, увидев на вошедших в город офицерах и солдатах белых войск кокарды и погоны.

Первая категория детей покинула Россию в раннем детстве годов трех-шести. У них никаких непосредственных воспоминаний о России нет. Нет, следовательно, и непосредственного чувства родины. «Россию я помню только по рассказам родителей», — пишет один малыш. Их воспоминания начинаются обыкновенно с момента эвакуации, особенно их поразившей, и притом не внутренней своей трагедией, а внешней обстановкой: никогда ранее не виденное море, пароход, англичане, иногда попугай на пароходе, обезьяна, а затем идет детское описание беженских скитаний. Если в их тетрадках и попадаются изредка отдельные воспоминания о жизни в России, то делается это, очевидно, с чужих слов, причем авторы сами не отдают себе в этом отчета. Так, одна девятилетняя девочка пишет: «Помню, что я с одного года уже начала путешествовать». Это значит, что ей было год, когда случилась революция, кончилась ее оседлая жизнь и начались беженские скитания в России и за границей. «Хотя России я совсем не помню, но стремления к ней никогда не угаснут в моей памяти». «Я родился 17-го апреля 1914 года, — пишет один первоклассник, — прожил три года мирно, а на четвертый год началась революция». Даже фразы их о покидании родины носят иногда следы воздействия более взрослой среды или своих позднейших рассуждений. Отсюда иногда как бы литературная стилизация этого момента и элемент шаблона.

Вторая категория детей, покинувших родину в возрасте от шести до десяти лет, хотя и помнят Россию, но почти не знают нормальной, оседлой дореволюционной жизни или помнят лишь отдельные эпизоды. При этом за нормальную жизнь приходится принимать годы внешней войны, не нарушившей в корне всего уклада жизни. В описание этого периода вклиниваются иногда лишь такие замечания: «Папа офицером ушел на войну, и мама за него очень боялась». «Папа был ранен в бедро и мама поехала в ***, чтобы видеть папу в лазарете». «Один раз я проснулся от резкого крика мамы, ей давали воды, она всхлипывала. Это получили телеграмму, что папа убит». В общем же преобладает описание счастливого детства, резко потом нарушенного налетевшим шквалом революции. Изредка попадаются общие замечания: «Я жил до революции в ***. Мне жилось там хорошо», «Раньше жилось лучше». Но в большинстве случаев домашняя семейная жизнь описывается детьми этого возраста непосредственными воспоминаниями каких-нибудь отдельных картин детской жизни, ярко почему-либо запечатлевшихся в их душах, например детской комнаты, игрушек, иногда любимого животного. Один второклассник пишет: «Мне было три года, когда был в своей комнате, то моя мама сказала, что мне не до игранья, потому что надо уезжать… Когда мы сели в вагон, то прибежал наш пес, которого звали Дик, тогда мой папа позвал Дика, но он повилял хвостом, завизжал, что есть мочи побежал и скрылся». Одна десятилетняя девочка пишет: «Ростов я помню тоже не очень хорошо. Помню, что там было очень много дынь и арбузов». Одиннадцатилетний мальчик пишет: «Когда настала революция, мы поехали в Лодекавказ. Там я получил на елку в подарок чудную книгу». Ученица 1-го класса пишет: «Дедушка и бабушка меня очень любили, и я часто получала от них игрушки и сладости. Как приятно мне вспоминать о России и как я жалею, что уехала оттуда».