Дети Гамельна. Ярчуки

Дмитро остановился, прислушался. Тихо, сквозь зубы матернулся, прошептал «Дево Богородице, охорони!», выдернул из-за широкого пояса пистолеты и продолжил путь. Но уже гораздо медленнее — с двойной оглядкой и прислушкой. Шагов через десять казак резко повернулся направо и кинулся к густому терновому кусту. Продёрся сквозь колючки, уберегаясь от хлещущих веток…

— От и здрасьте вам!

И вскинул оба пистоля. Потому что добычи оказалось больше, чем думал. Не один вовкулак забился под вывернутые корни старого вяза, еще при царе Паньке на землю гепнувшегося, а двое. Один был поболее, другой — потощее.

Тот, что побольше, зашипел, будто гадюка. Но в драку не кинулся. Оценил, видать, и что чёрный провал ствола точнёхонько промеж глаз целит, и что второй пистоль наготове. Ну и что стоит казак хоть и рядом, а всё ж таки, в один прыжок не достать, не ухватить.

По телу вовкулачьему пробежала мелкая дрожь. Чёрная шерсть начала редеть и втягиваться. Лапы и морду закорёжило судорогами превращения…

Охотник, хоть и не совсем новичком был, однако ни разу ещё не видел, как вовкулака перекидывается. А вернее — как вовкулачка. Оттого и не выстрелил Дмитро, когда перед ним вдруг оказался не волк, а баба, мастью — вылитая цыганка. Только глаза желтые, волчьи. За спиной у нее завозился второй перевертень, тоже становясь человеком. Девочкой. Худющей, грязной и со злыми острыми глазенками.

— Отпусти… — прорычала-выговорила старшая вовкулачка. Встретилась взглядом с человеком и поняла — не отпустит, не сжалится. Тогда она, бросив короткий взгляд на соплячку, бухнулась на колени и затараторила, будто пытаясь великим числом сказанных слов заставить казака отступиться:

— Пощади! Христом — богом вашим прошу, отпусти! Дите ведь она, не губи!

— Нема детей у вас! Лишь щенки вонючи!

Девка-вовкулачка истошно взвыла, почуяв скорую смерть. Грохнули выстрелы, слившись в единый. Младшей нечисти пуля разнесла череп — будто кудлатый гарбуз[5] лопнул. Мамка же, схватившись за брюхо, заверещала, суча мосластыми грязными ногами:

— Меня убьешь — жизни рад не станешь! До скончания веков тебе зверем выть!

Дмитро присел рядом, но так, чтобы клыками не хватанула напоследок. То, что если вовкулака кого грызанет, покусанный сам перекидываться станет — пустой дурости поверье. Нету у них умения такого, через укус своими сородичами делать. Вот что цапнутый помрёт — это правда. На клыках-то мясо гниёт, зараза верная…

Не торопясь, тщательно перезарядил пистоль. И, прижав ствол к уху бессильно щерящейся и брызгающей слюной твари, спустил курок.

***

…Куры шлялись по двору, будто то было самое обычное подворье где-то на Слобожанщине, а не маеток вельможного пана, что порою титулует себя «князем», раздуваясь при этом, будто земляная жаба. Гуляли куры, ковырялись в свеженарванной хлопами траве, точно хотели там найти жемчужное зерно.

Найти бы перлину, и не одну, а дюжину — и Оленке на шею повесить…

Дмитро замечтался, одним глазом поглядывая на копошащихся безмозглых птиц, вторым — на наёмников-соратников. После того, как банда Отакара заохотила пришлых вовкулак, наступил час законного и приятного расчёта.

Пан Бужаковский в чьих землях нечисть и завелась, оказался щедр — сверх обещанной платы выдал каждому по серебряному таляру с толстомордым польским королем, похожим на смешливого хряка.

Вот хлопцы этакую удачу и отмечали, прямо у пана Бужаковского во дворе, благо тот гикнул, крикнул, да и умёлся зайцев гонять. Зайцы нынче толстые, вкусные…

Отмечали успех старательно и вдумчиво, как всё в банде капитана Отакара из Соколовки и происходило. Посему на третий день воинского отдыха подворье более напоминало поле боя. Считай, половина валялась бездыханными трупами, и лишь по сопению и храпу можно было понять, что живы бойцы, не сразил их ни зловредный вовкулачий клык, ни вражья пуля…

Ещё четверо удальцов, изгоняя похмельное марево из голов, рубились в потешном бою, сойдясь в дальнем углу подворья. Дмитро, что сам маялся головною болью, даже позавидовал мастерству старого сержанта, что, казалось, с какой-то ленцой отмахивался стародавним двуручным мечом от троих ландскнехтов Ордена, вооруженных алебардами, позаимствованными у стражников Бужаковского. Те тоже отмечали славную, хоть и чужую победу, и большей частию безвременно пали в сражении с зеленым змием, коварно затаившимся на дне десятивёдерной бочки пива.

Стук в запертые ворота показался сущей канонадою. Конечно же, Дмитру пока не доводилось слыхать, как разом палит дюжина орудий, но представленье имел — опытные хлопцы, погулявшие в последнюю войну, рассказывали про то часто и в деталях. Приплёвшийся к воротам хлоп в драной рубахе со скрежетом отодвинул тяжелый засов. Потянул на себя тяжёлую, окованную железом створку.

На подворье въехал гонец. Огляделся, презрительно отклячив нижнюю губу, плюнул на сапоги пьяного в умат солдата, вольготно разлёгшегося в грязи.

— И кто тут капитан Отакар?

— Нету его, — лениво поднялся Дмитро, — уехамши с паном Бужаковским зайцев охотить.