Дети Гамельна

— Мне всегда не давала покоя слава Нерона, — подытожил после краткого раздумья Швальбе. — Ладно, пусть лезет в логово.

— Нерон сам ничего не жег, — тут же заявил сержант.

— Тогда Герострата. Мне, по большому счету, однохренственно! — завершил Швальбе. Спорить с ним никому не хотелось, капитан и так-то был не красавец, а сейчас, да еще в предрассветных сумерках, вообще походил на упыря с синюшно-зеленым лицом. Слово даром не дается, даже безобидное.

— Будем жечь? — на всякий случай уточнил Мирослав, брезгливо отряхивая перчатку, на которую налипла какая-то гадость.

— Будем, — кивнул Швальбе.

Мортенс, про которого все забыли, пискнул что-то неразборчивое. Капитан и сержанты одновременно обратили взоры на Бывшего. Хуго выглядел крайне растерянным, словно медяки в его кошельке разом превратились в золото. Или наоборот.

— Жечь?.. — растерянно повторил Мортенс. — А я думал… Вроде как изводим нечисть… шкуры всякие, с дырками… В бою…

С каждым словом он терялся все больше и, наконец, окончательно стушевался и умолк. Против ожидания, ландскнехты лишь заулыбались, вспомнив, что Бывший прибился к компании недавно и в настоящем деле впервые. Нет, конечно, повидал он всякое, но на охоте — первый раз.

— Понимаю, — с неожиданным добродушием ухмыльнулся Швальбе. — Но и так бывает. Никакого тебе превозмогания, кровищи по колено и клинков, сточенных до рукояти о вражьи кости. Редко, но бывает.

— Вот всегда бы так, — буркнул Мирослав. — Проследили, дождались солнца и без спешки сделали дело. Делов-то, смолы с селитрой побольше намешать, хрен потушишь. Ну и соседей разогнать, чтобы потом лишнего не болтали. И даже пить со всякой нежитью не надо!

Капитан с великолепным презрением игнорировал намек сержанта, понятный лишь им двоим, и молча полез из сточной канавы.

Лишь немного после, когда четверка начала чиститься, добавил:

— Обожаю запах пожара по утрам. Это — запах победы!

История двенадцатая. О пользе неумеренного употребления спиритус вини

Шкура, растянутая для просушки на деревянной правилке, внушала уважение пополам со страхом одним лишь своим видом. Ну и изрядную долю удивления тоже пробуждала, ведь не каждый день видишь волчью шкуру, на которой мех чередуется с гладкими пролысинами. Притом отнюдь не из-за того, что ее поела моль, лишай или еще какая пакость.

Впрочем, сведущему человеку ничего объяснять не надо. Дело настолько простое, что и последнему дураку ясно. Если, конечно, сей дурак с детства обитает в нужных местах, а не приблудился, скажем, с благословенных земель Аппенинского полуострова. Достаточно одного слова — «Шварцвальд», и знаток понимающе кивнет. Пожалуй, только в здешних местах такое еще и можно увидеть.

Если волчий мех перемежается голыми частями, значит, не зверя затропили умелые охотники. Ох, не зверя, а существо в разы более мерзкое. Волколак, оборотец, вервольф, лугару и много иных эпитетов, приличных даже сладкозвучным песням труверов и прочих миннезингеров…

У этих созданий много имен, а суть одна. Как описывал их в своем наиполезнейшем труде Адольф Брэмсон: «Оборотец есть греховное порождение блуда, человек, продавший душу за умение оборачиваться зверем, верный слуга Диавола. Тварь, алчущая крови и плоти, хитроумное создание, средь людей живущее».

Конечно, дурная слава слишком уж много им приписывает, по большей части по принципу: «Кто же трех лесорубов в лесу заел, кости разбросал, а ни денег, ни прочего добра при них не нашли?! Вервольф в паскудности своей, и больше никто!». Докапываться до истинных причин никто не будет. А значит, никто и не увидит на лесной тропке вереницу следов тяжелогруженых коней, сопровождаемых отпечатками лап псов-молоссов…

Но и назвать оборотня безобидной собачкой никак нельзя. Когда создание находится в человечьем облике, еще есть вероятность достучаться до сознания, задурить голову, а порою и договориться. Говорят, бывают на свете, хотя и редко, даже такие, что умеют держать в узде дьявольскую сторону своей природы.

А вот когда Волчье Солнце высовывает из-за туч бледную мрачную харю пропившегося забулдыги… Тут жди беды! Заскулят перепуганные псы, прячась поглубже в будку, закудахтают куры. Булькнет порванным горлом кормилица-корова, бережно хранимая от заботливых и жадных рук последователей полковника Мероде [11]. Наутро заголосят бабы с детишками, осознавшие, что остается им только копыта коровкины обглодать да прикопать на отхожем пустыре. И потом всем дружно вешаться на ближайшем суку, потому как погреба пусты и никак не дотянуть до следующего урожая. Ну а если случилась нежданная встреча посреди леса, то ни топор не поможет, ни ружье.