Дети гламура

Дмитрий Лавров увидел свою будущую жену в первый же день на новой работе. Тогда по коридору пронесся словно бы шелест, двери вдруг распахнулись как от сквозняка, и на пороге появилась она. Небожительница. В белоснежном костюме, отороченном мехом марсианских зверей. Тонкие фарфоровые пальцы сжимали бумаги. Казалось, что не бумаги, а цветы. Гиацинты какие-нибудь. Орхидеи! Тонко подкрашенное лицо, длинные, прищуренные ярко-зеленые глаза. Ярко-зеленые искристые камни в ушах, на пальцах. Невидимая дымка странных духов. Запах травяной, болотный, горьковато-тайный.

«Кикимора, — сообразил Дмитрий Валерьевич. — Затянет — и погубит. Считайте, что я утонул».

— Вы наш новый сотрудник? Прошу ко мне в кабинет.

Лавров не вполне понимал — на кой он ей сдался в кабинете-то? Не может быть, чтобы хозяйка глянцевого журнала «Тужур» интересовалась последним-распоследним манагером[1], пробравшимся на работу в теплое тужурно-гламурное изданьице, как червяк в румяное яблочко! Как они туда попадают, кстати? Ах да — бабочки откладывают яйца в цветы. Или не так? Не важно.

Кабинет у Субботиной был — как цветок яблони. Бело-розовый. Только пахло в нем опасными болотными травами, ядовитыми, должно быть.

— У нас, как вы догадались, преимущественно женский коллектив, и мне бы не хотелось…

Да что ты говоришь! Ей как раз хотелось. При первом взгляде на смугло-гладкого, насмешливоглазого, улыбчивого — захотелось поймать его и держать. Себе. Для себя. «О, как на склоне наших дней нежней мы любим и суеверней». Вера не считала себя «на склоне дней». Ее жизнь была впереди, всегда только впереди, обманчивая близость присевшего мотылька — только протяни руку, он испугается мелькнувшей тени, неощутимого колыхания воздуха, вспорхнет — и прощай-прощай! Но этого улыбчивого эфеба она поймала, мягко ухватила за шелковые крылья, выпачкала пальцы душистой оранжевой пыльцой. Это оказалось легко, на удивление легко, неудивительно легко. Она, Вера, была все еще очень хороша, а обаяние больших денег придавало ее облику некую размытость, точно в жаркие дни дрожит над горизонтом марево и мешает рассмотреть детали пейзажа, так и неаппетитные подробности немолодого лица скрывались в горячем мерцании богатства. Ей достаточно было одного царственного жеста, чтобы Дмитрий Лавров приполз и прилег к ее коленям, хватило одной ночи, чтобы он согласился на все. Свадьба? Хорошо! Очень хорошо.

Свадьба вышла скромной. «Молодая была немолода» — цитировала Вера, кружась перед зеркалом. Кружась в кружевном платье цвета слоновой кости. Лавров только нежно усмехался. Она успела здорово задурить ему голову. Страстная, насмешливая, равнодушная, всезнающая… Жизнь без нее казалась пустой, все огни мира погасали вдали от ее сдержанного свечения.

Через год все изменилось. Не могло не измениться. Даже когда супруга прекрасна и юна — через год семейная жизнь набивает оскомину. Если жена на двадцать лет старше мужа — пресыщение наступает неотвратимо. И не лечится. Неприятные утренние сюрпризы. И не только утренние. Зелень ее глаз — всего лишь линзы. Идеальные фарфоровые зубы мало помогают против несвежего запаха изо рта по утрам. Какой ужас! Повредился грудной имплантант, пришлось удалять. Швейцария, клиника. У Веры груди повисли пустыми мешочками. И жалко, и противно. К тому же она — такая бывалая — оказалась поистине беспомощна, столкнувшись с любовью. Мастерица интриг, пророчица блестящих колонок, гуру женских сердец — рядом с мужчиной своей жизни Вера вела себя как влюбленная пятнадцатилетняя школьница.

Лавров старался быть к ней добр. Но оказалось, что его доброта ей не нужна. Ей нужна любовь. А любви нет, да и не было никогда.

— Делай, что хочешь, живи, как хочешь, — сказала она мужу полгода назад, глядя сухими глазами поверх его головы. — Только живи со мной. Спи с кем угодно, но всегда возвращайся домой. Я не отпущу тебя. Я не дам тебе развода. Я убью тебя, но не отпущу. Ясно?

Он кивнул. Это ведь ясно, ясно как день. Убьет. Сама не будет пачкать рук в крови и оружейной смазке, наймет киллера. Это правда, она читается на ее лице, в плотно сжатых губах, в сухом блеске глаз. Ее не переубедить, не уболтать. Недавно она купила на аукционе бронзовую фигурку мальчика в гостиную. Старая бронза дико смотрелась в суперсовременном хай-тековом[2] интерьере. Но она настояла: «Мне нравится! Он мой!» Чудовищные деньги отдала. Лавров мальчика жалел. Холодно ему, голому, в окружении стекла, металла, пластика. Неуютно ему. Впору завернуть в теплый шарф — как в детстве любимую плюшевую собаку. Но мальчик остался, и Дмитрий остался тоже. И стали они жить-поживать… Добро наживалось, а вот между ними добра осталось мало.

Осталась отдушина — Жанна. Старая подруга, боевой товарищ. И еще — небольшой круг приятелей, составившийся девять лет назад, когда Лавров только приехал в Москву.