Дети гламурного рая

В начале, чтобы досадить жене Наташке, я спутался с Анн. Наташка заслуживала, чтобы я спутался с Анн, нечего ее жалеть, уже покойную. Это было начало восьмидесятых годов, Париж, и СПИДа еще не было. Литератор и радикал, я себе жил, как подобает таким, как я. Мы с Анн друг другу понравились, но недаром же ее фамилия была Ангел, и она была соредактором порножурнала, потому она привела ко мне как-то Клер. (Наташка находилась далеко в Америке и никогда об этом не узнала). Я отправился в постель с двумя соредакторшами, но уже через небольшое время обнаружил себя больше с Клер, чем с Анн. Как оказалось потом, это было обычной практикой: Анн, зияя размытыми краской глазами, утром пожаловалась мне. Эта деревенщина Клер пришептывала нечто, живот у нее был ненормально горячий, ноги как-то по-особому сжимались и разжимались, это был дьявол похоти, а не Клер.

Впоследствии я убедился и в других ее выдающихся способностях. Она умела предсказывать будущее! Она легко рассуждала о мире незримом. Она предсказала как-то мне мою жизнь вперед на четверть века! Простая, шепелявая, младше меня вдвое. Она, помню, садилась в кровати, прикрывшись простыней, и спокойненько, на пузырящемся французском указывала мне на мои ошибки. В основном она указывала мне на то, что я путался не с теми людьми (речь не шла о женщинах). Спустя четверть века сознаю, как она была права!

Ей все предлагали руку и сердце! Я тоже не оказался исключением, хотя и был влюблен в Наташку. Она лениво отказалась. Отказалась просто, совсем не кокетничая. В ней была одна простота. Но такое впечатление было, что она изучала свою простоту где-то в Гималаях с седовласым гуру, на закате левитирующим над горами. Если бы я не знал, что она никогда не выезжала за пределы Франции, я бы так и считал — выучилась в Гималаях. «Тантристка», — так бы я думал.

Может быть, все объяснялось температурой? Ее живота и ляжек? Они казались мне пылающими. Может, все дело в температуре? Но с ума сводило уже это ее платье в мелкие цветочки, из легкой ткани. И эти простые ее трусы, о!

Ну конечно, она получала от нас удовольствие, от меня и других. У нее розовело лицо, она благодарно постанывала и корчилась, эта мадемуазель редактор. По всей видимости, мы были ей нужны, вероятнее всего, у нее было постоянное желание близости с мужчиной, и она, не стесняясь, удовлетворяла его. Я никогда не слышал, чтобы Клер называлась чьей-то девушкой. Клер была, если хотела, девушкой всех. Но никто не улыбался по ее поводу, а если и улыбались, то мечтательно, как о сладком сне. А сны нам не принадлежат, как известно. Они опускаются на тех, кого выбирают сами.

Париж был тогда очень хорош. Он еще не был сытым и лакированным городом богатых. Потому я мог в те годы счастливо существовать в самом центре Парижа, в еврейском квартале, и принимать этих и других экзотических девочек. Я тогда еще не занимался политикой и мог не думать о том, что обо мне скажет общество. Позднее меня унесли вихри времени. Вихри времени бросили меня от парижских девочек к солдатам, в сербские и другие войны, а затем и вовсе занесли в злую Москву.

В последний раз я прилетал в Париж лет десять назад, еще до моего ареста. Я нашел там Анн Анжели, сходил с ней в ресторан и, вопреки всем ее «не хочу», как пишут в книгах, — «грубо овладел ею». «Не хочу» ее объяснялись несколькими причинами. Фактором СПИДа — откуда она знала, я ведь ей не совал под очи ее голубые анализ крови. И наличием в ее жизни мужчины. Она даже надулась на меня за грубое овладение, но к утру мы примирились и я спросил ее о Клер:

— Что с ней стало?

— О, ты не поверишь, Эдуард! Никто не верит. Однажды она бросила нас и уехала в свои родные места, в Бретань.

— Вышла там замуж за простого и хорошего человека и нарожала кучу детей… — продолжил за нее я.

— А вот нет. Куда хуже, — Анн усмехнулась. — Стала монахиней ордена кармелиток. Самого сурового, самого нелегкого…

Анн встала. Взяла свои джинсы.

— Ты только Тьерри и Жан-Мари ни слова о том, что мы встречались. Они дружат с моим мужем. Хорошо?

На площади Сан-Сюльпис

Трудно понять предназначение того или иного человека, то есть зачем люди живут. Видимо, незачем — некую цель имеет все человечество, а отдельные личности бесцельны. Глядя назад, во время, я вижу трагические фигуры, объятые пламенем. Несколько таких фигур.

В Париже я завел себе литературного агента, отличную деловую женщину Мэри Клинг. Маленькая, сухая, злая и резкая, она мне безоговорочно нравилась: сигарета в губах, бывшая журналистка «Экспресс», она повелевала своими девочками в литературном агентстве. Мне нравились фамилия и имя, я с удовольствием произносил их, протягивая заинтересованным издателям ее визитную карточку:

— Свяжитесь с моим агентом, Мэри Клинг.

Все это звучало крайне уверенно. Мэри продавала меня во всем мире.