Дети гламурного рая

Ясно, что если женщине, привыкшей очаровательно хлопать ресницами, круглощекой и кругло-глазой, принявшей облик наивной простушки с французских полей, уже за семьдесят, то тут не повеселишься. Я с удовольствием приходил к Режин, от более близких отношений меня с ней уберег только ее муж, русского происхождения молодец с бородкой — Петр Вяземский. Петр ни слова не знал по-русски. Обыкновенно мы обедали у окна за овальным столом простого дерева — Режин распространила свой образ пейзанки и на интерьер своей квартиры. Меня они видели энергичным русским босяком, такой живительной шпаной, и охотно принимали. Когда дело переходило к «дижестив» — к сильным послеобеденным алкоголям, облегчающим пищеварение, Соня перемещалась на диван, опиралась на своего обезьяньего самца Поля и иногда томно потягивалась, как худая кошка. Режин ходила, стуча простыми сапогами, она любила сапоги.

Позже, когда я стал любовником их подруги, контессы Жаклин де Гито, мы несколько раз собирались у Режин вместе: я, Режин, Соня и Жаклин. Может быть, я сидел бы и сейчас среди них, однако быстрый и бесцеремонный, я решил свою судьбу в пользу роковой юной тогда соотечественницы Наташи Медведевой и потерял связи с этими светскими дамами. Режин, насколько я помню, не носила полосатые изделия Дома Сони Рикель, а вот у Жаклин было несметное количество платьев от Сони. Надо сказать, я никогда не стремился в светское общество. Если я и попадал туда, то ненадолго, в результате каприза такой щедрой ко мне судьбы.

Где-то году в 1990-м, в квартире моего директора и владельца L'Idiot International (весна, окна распахнуты, виден сквер Людовика XIII, его статуя на пляс де Вож) Жан-Эдерна Алльера, я увидел Пьера Кардена. Смеясь, Жан-Эдерн представил меня сухощавому мужчине в песочного цвета костюме со старомодным платочком на шее:

— Это наш рюски мюжик, Эдвард Лимонов.

Мы поговорили о России, о Вознесенском — он знал Вознесенского и много раз бывал в России. Я не сказал ему, что по простоте душевной думал, что он давно умер. На самом деле я и тогда путал и сейчас путаю его с Ив Сен-Лораном, не говоря уже о том, что поставь передо мной двух граждан, одетых в их изделия, я, конечно же, не отличу, кто в чьем изделии. В той же самой квартире Жан-Эдерна я успел познакомиться с куда более блистательными, по моему мнению, людьми: с лидером Национального фронта Жаном-Мари Ле Пеном, с главой самого радикального французского профсоюза SGT — Анри Кразуки, с адвокатом Жаком Вержесом. Что мне какие-то кутюрье в сравнении с этими идолами современности, о которых ежедневно пишут в газетах!

Я спросил Кардена:

— А почему вы так просто одеты? Это вашего производства на вас костюм?

Карден улыбнулся.

— Нет, — сказал он. — Не мой. Я люблю одеваться просто.

Вечером пришел Игорь Андреев и долго рассказывал, как красиво на улицах.

— Ах, Москва!

— Приехал бы и жил здесь, в любимой тобой Москве, — заметил я. — Отвратительный город!

— Но ты живешь в нем! — ухватился Игорь за противоречие.

— Здесь место моей войны. Я живу тут по несчастью.

Потом спросил:

— А что, Пьер Карден еще жив?

— Жив, что ему делается!

— Но уже в 1990-м году, когда я с ним познакомился, ему уже было лет семьдесят.

— Значит, сейчас ему лет под девяносто, только и всего…

Игорь засмеялся довольно. Он вообще геронтофил. Он и женщин себе всегда выбирал старше себя.

Я не геронтофил. Я хотел бы, чтобы люди из моего прошлого не старели. Чтоб по-прежнему полулежала в облаке волос Соня Рикель на плече у похотливого Поля, чтобы стучала сапогами ее подруга Режин Дефорж, не знавшая никаких депрессий, чтоб хохотала подвыпившая Жаклин, контесса, моя подружка, стройная и сисястая, в платье от Сони Рикель.

Фотографы моей жизни

Часть жизни я прожил рядом с модой, с миром гламура, фотографии, высмеивая его и, должно быть, втайне наслаждаясь им. Помимо того, что две мои жены были моделями, одна работала в модных журналах, моя нынешняя любимая женщина — модная актриса, а сам я — до дыр зафотографированный персонаж мира культуры и политики вот уже четверть века. Так что предмет я знаю.

В начале семидесятых в Москве меня и мою даму сердца Елену снимали фотографы Лев Нисневич и Вадим Крохин, оба имели отношение к «Литературной газете». Теперь, рассматривая снимки тех лет, я оцениваю их фотоработы очень высоко — они оригинальны и ни в чем не уступают творениям западных мэтров соответствующего времени. Обнаженная Елена, сидящая на серебряном подносе, и я, стоящий над нею молодой человек, смахивающий на Боба Дилана, — это очень неплохое дело рук Нисневича. Впоследствии он выехал в Соединенные Штаты и попытался там стать фотографом. Однако его профессиональная судьба не сложилась. Я даже не знаю, жив ли он.