Дети Гомункулуса

Меня из-за хрупкого телосложения часто выбирали на роль “принцессы”. И я никогда не забуду своего жуткого состояния во время игры. Почему-то голоса говорящих доносятся как сквозь вату, смысл слов как бы ускользает от тебя. Голова начинает кружиться, ты понимаешь, что вот-вот провалишься в бездну... И только смех, спасительный смех возвращает тебя на землю, на казенную постель.

Я очнулась... Комната, в которой я находилась, напоминала приемный покой больницы. Первое, что я увидела, — высокий серый потолок с люминесцентной лампой. Затем — стены, окрашенные грязно-зеленой масляной краской, высокое окно, также замазанное до половины краской, над дверями лампочка в желез­ной сетке... Пахнет хлоркой...

Я потрясла головой, прогоняя остатки одури, и осознала, что в одном белье лежу под байковым одеялом на обыкновенной больничной кушетке, обитой коричневым дерматином. Дерматин противно прилипал к голому телу. Одежда моя исчезла, обуви также не было видно. Кто-то забрал даже заколки из волос.

Я осторожно поднялась. Предплечье саднило. Так и есть, след от укола. Просто какой-то шпионский роман. А может, я сошла с ума? Вольтанулась? Вот и вся разгадка.

Я засмеялась, как тогда, в детстве, когда играла в “заколдованную принцессу”. К сожалению, от моего смеха зеле­ные стены не растаяли, но стало легче: смеюсь — значит, пока не “псевдоживая”. На табуретке рядом с кушеткой лежала ночная сорочка из белого полотна, судя по всему, приготовленная для меня. Как будто новенькая. Длинная, широкая, с длинными же рукавами. Что ж, придется надевать

Я прошлась по комнате, вспоминая все прочитанные детекти­вы и приключенческие романы. Открыть бы дверь... Но отверстия для ключа не видно. И — нет, я не ошиблась! — ручки тоже нет. Ничего себе! Если я в психушке, то непременно в отделении для буйных.

Я поставила к окну табуретку и попробовала дотянуться до не­го. Но окно находилось так высоко, что я не смогла дотянуться даже кончиками пальцев. Может, кушетку придвинуть?

Ножки кушетки оказались прикрученными к полу.

За дверью что-то загрохотало, и она неожиданно распахнулась. Низкорослый коренастый мужчина толкал перед собой сервиро­вочный столик с железными тарелками. Хорошо хоть, морить го­лодом меня тут не собираются. Приятно и то, что человек не в белом халате, а в синем свитере...

Но когда этот человек повернулся ко мне лицом, я чуть не за­кричала от отвращения и ужаса. Нет, это было не лицо... Скорее звериная морда. Бледная, зеленоватая, с огромными отвисшими губами от уха до уха. Приплюснутый череп, глаза с неестествен­но припухшими веками... Наверно, я все-таки в “желтом доме”, а передо мной — служитель из постоянных пациентов?

Пришелец поставил привезенное на тумбочку и какое-то время молча рассматривал меня.

— Где я нахожусь? В больнице? Я могу видеть доктора?

С таким же успехом я могла бы спрашивать это у стены. Слу­житель молча вышел, и за дверью что-то зашелестело. Похоже, задвигался засов. Вот почему нет отверстия для ключа.

Наверно, прошло полчаса, и дверь распахнулась снова. Я уви­дела лупоглазую секретаршу и... свою соседку по гостинице Биргиту Эдуардовну. Они встали передо мной — обе такие похожие, обрюзгшие, равнодушные, губастые. Все вопросы к ним показа­лись мне бесполезными. В дверях ждал жабьелицый служитель. Секретарша знаками показала мне, чтобы я поднялась.

Я встала. Женщины осмотрели меня со всех сторон, расправи­ли складочки на сорочке. Биргита Эдуардовна достала из кармана расческу, пригладила мои волосы, чтобы ровно легли на плечи, и подтолкнула меня к двери.

Мы шли по длинному пустому коридору — не больничному, скорее конторскому — женщины впереди, сзади жабьелицый. Линолеум холодил мои босые ноги.

Я молчала. Страх мой достиг, видимо, той степени, когда все ужасы воспринимаются как-то отстраненно, почти буднично. К тому же, теплилась слабая надежда, что Мартин что-нибудь при­думает, чтобы выручить меня.

Эгле, ужиная королева... Повелительница не увиденного мною моря. Если они сделают со мной то, что задумали, я уже никогда не нарисую такую картину. И вообще, больше никогда ничего не нарисую. Мелькнула предательская мысль: живут же и так... Можно рисовать и не имея души. Разве мало я видела таких ху­дожников? И разве мало у них поклонников? Но тут же мысль: не жизнь это, не могу я так... Не хочу!

Меня привели в большой зал с единственным полукруглым окном, которое начиналось почти у самого пола. В окне светился витраж из зеленых и красных стеклышек, похожий на пентаграм­мы, которые показывала мне Биргита Эдуардовна. Насколько я поняла, залу хотели придать готический колорит, хотя вкуса у этих существ, очевидно, не хватало. Самым странным в помеще­нии было каменное ложе посреди зала, составленное из типовых гранитных плит, которые используются для отделки парапетов и вестибюлей —^: сколько я рисовала таких интерьеров! Даже мар­кировка на плитах сохранилась. По краям ложа были приделаны кольца из арматуры, на них болтались резиновые жгуты, которы­ми медики пережимают артерии.