Дети, играющие в прятки на траве. Легендарь

— А потому, что вы предатель с детства, Питирим. Вы так воспитаны. Ведь вспомните: еще давным-давно вы начали с предательства. Ужасного по сути, но тогда вам непонятного — опять же воспитание! — и вместе с тем естественного, как ни странно, глубоко продуманного, доблестного, вот что важно. Все с ног на голову!.. Так что если отрешиться от сугубо человеческого, бытового наполнения того поступка, все было прекрасно. И поступок был прекрасным. Не само предательство, а то, какпредано. Прекрасное предательство… Звучит? Ведь именно с позиции морали человеческойвы действовали идеально. И это вам запало в душу. Закрепилось: нет ничего изначально определенного, ничего твердого, святого. Этика — лишь угол зрения на вещи. Можно совершить мерзкое и остаться чистым. Нелюди, биксы… Чтобы их изгнать, все средства хороши. Вы гордились собою, ну как же: предал, а вам тотчас — «умный мальчик, благородный, настоящий человек'.»И с этим ощущеньем вы взрослели, жили до сих пор. С любовно выращенным чувством: кто не с вами, кто перечит вам, кто хочет быть сам по себе— тот явный или до поры до времени потенциальный враг, достойный отверженья в любой форме. Предать ради дела — жизненная доблесть, крупная победа, вот ведь как… Отсюда — шаг до трусости, до шкурничества, до оправдания якобы делом собственного малодушия. Дозволенность преступления… А вы говорите: все — слепая предопределенность. Выбор был всегда, до самого последнего момента.

— Что ж, тогда, если угодно, я выбрал как раз эту самую слепую предопределенность, — пожал плечами Питирим. — Судят ведь не за намерение — за итог.

— Я понимаю, — вздохнул Эзра. — Можно ли судить неизбежность… То, что со временем становится как будто выше нас, сильнее нас… Можно, Питирим, поверьте. Даже, я бы сказал, необходимо. Я же не случайно задал вам вопрос: ктовы? И ответ был именно такой, как я надеялся услышать. То, что выше нас, мы сами создаем — в себе, вокруг себя. Проклятая, тупая человековость… Гордыня! Слепнем от бездумного, чумного преклоненья перед собственной природой. И тогда вдруг выясняется, что даже подлость может быть по-человечески прекрасна. Даже преступление против человечности внезапно позволяет оставаться именно людьми, дает нам право во всей полноте вкушать удовлетворение от человеческой своей натуры! Дико. Страшно. Где она, культура? Все — с ног на голову! Как бы ни был ты ужасен, мерзок, глуп, но если это — в рамках человеческой традиции,то все в порядке, можешь спать спокойно. Твоя раса тебя не обидит. Простит. Оправдает. Ты — свой. Тебя лелеять надо. А вот нет — должна обидеть, чтобы выжить, чтоб остаться расой. Неужели не понятно?!

— Так, пожалуй, рассуждать способны только биксы, — холодно заметил Питирим.

— А что вы знаете о них? Вы с ними виделись — вчера, сегодня?

— Нет, — признался Питирим. — Я видел только в детстве. И с тех пор — ни разу. Не пришлось. Но я боролся постоянно, можете не сомневаться.

— Это-то я знаю, — согласился Эзра. — Силовые станции, проекты сгинь-убойлеров, другие разработки, столь необходимые, чтоб люди чувствовали собственную защищенность… Правда, от кого?.. У вас отличные мозги, полезные для дела.Потому-то и спасли их. Дали тело убиенного — гуляйте!..

Питирим непроизвольно зябко обхватил руками плечи.

— Что, свербит в душе? — похлопал его по колену Эзра. — Пустячок, а неприятно?

— Да не в этом дело, что вы прицепились! — Лицо Питирима сделалось уныло-скорбным. — Не пойму я: этот суд — он только будет? Или был уже?

— Какая разница?

— Огромная! Я осужден, меня сослали?

— Нет, вас пригласили в гости.

— Снова с самого начала… Кто? Зачем? Откуда вы, простой возница… извините! — вы, сотрудник совершенно непонятной службы на забытой богом Девятнадцатой, осведомлены обо мне… недопустимым образом? Недопустимым, именно! И еще смеете меня судить и порицать…

—  Васбольше нет. Чужое тело… Так что — будемте корректны — вовсе и не вас, а только — вашу душу.

— Да не все ли мне равно, кем там меня теперь считают?! Для себя-то я — и был, и есть!.. И точка.

Эзра с шумом втянул носом воздух.

— Сладкие болота, — важно сообщил он. — Совсем скоро. Гиблые места. — И вновь, как прежде, кольнул Питирима тяжелым, испытующим взглядом. — Вот чувствую: кого-то я напоминаю вам, а? — неожиданно спросил он.

— Д-да, — чуть растерявшись, подтвердил с запинкой Питирим, — напоминаете. Но у того глаза были другие — голубые. И белесые ресницы.

— Вон оно как… — Эзра с пониманием слегка кивнул. — Такое, знаете, бывает… Кстати, ваше имя — Питирим. Но есть еще одно… Вы не хотите в новой ипостаси называться по-другому? Для разнообразия…

— Нет, не хочу, — угрюмо отозвался Питирим.

— Ну, извините, — Эзра улыбнулся давешней располагающей улыбкой. — Я опять к вам повернусь спиной. На этих чертовых болотах я предпочитаю управлять машиной сам. Приборы старые, и ездер давно списывать пора. Неровен час… А биксы, между прочим, шастают здесь напрямки — и хоть бы что!

— Кто-кто? — заволновался Питирим. — Вы говорите… биксы?! Неужели и на Девятнадцатой…