Дети иллюзий

Наш старый «Эпсон», которого уже давно так не насиловали, выплёвывает на бумагу остатки чернил. Его трясёт, как перегруженную офицерскими кальсонами стиральную машину «Эврика». Но он справляется. И хотя на последней четверти страниц текст явно бледнее, чем на первых трёх, то, что я держу в руках, называется: «рукопись». Пачка получается приличной, в результате чего чистой бумаги в офисе практически не остаётся. Прибавьте к этому практически убитый картридж «Эпсона» и получите серьёзную офисную диверсию в масштабах такой фирмы, как наша.

«Климов меня убьёт, – думаю я, пряча пачку в портфель, – надо будет что-нибудь соврать…»

Востоков заходит в офис с таким лицом, будто ему только что сказали, что умер Цой. Игорь бросает быстрый взгляд на меня, проходит вглубь офиса и останавливается:

– Что?

– Посмотрите налево, – говорю распираемый гордостью я.

Востоков послушно поворачивается налево, хотя мне заметно, что это ему даётся нелегко – он чем-то очень раздражён.

– Что? – повторяет он.

– Ничего не замечаете?

Игорь обшаривает взглядом всю левую от него часть шоу-рума, но так и не обнаруживает изменений.

– Последний раз спрашиваю: «что?»

Вместо ответа выкладываю перед ним на стол три бумажки с изображением президента Гранта, и – о чудо! – мизантропическая гримаса покидает светлый лик моего любимого генерального директора.

– Ты сделал это, мой мальчик, – говорит он ласково. – Поздравляю, теперь ты настоящий профессионал очкового бизнеса!

Игорь по-партийному трясёт мою руку и хлопает по плечу.

– Рад стараться! – ору я. – Спасибо за доверие, товарищ генеральный директор!

Востоков усмехается, но очень быстро снова становится серьёзным:

– Жаль только, что совершенство, как обычно, достигается к моменту краха.

– У нас что, проблемы? – осторожно интересуюсь я.

Игорь проходит в глубину офиса, меланхолично помахивая свёрнутой в трубочку газетой.

– Японские оправы?

Вместо ответа я получаю грустную улыбку:

– Нет больше японских оправ.

– Как, нет?

Игорь делает несколько проходов до окна и обратно, прежде чем ответить:

– Не поверишь, Валера, совсем нет. Как нет и того бутика в Столешниковом переулке.

Аккуратно приземляюсь на стул:

– Офигеть…

– Но это не самое страшное. Жопа в том, что у нас было несколько вкладов в «СБС-Агро», а он сегодня лопнул. – Востоков красноречиво трясёт в воздухе газетой. – Даже если нам прямо сейчас вернут деньги за все-все оправы, включая японские, это всё равно нас не спасёт: нам нечем платить за аренду, я уже не говорю о наших зарплатах.

После этого он садиться напротив меня, щелчком извлекает из пачки последнюю сигарету – скомканная пачка улетает в ведро – и прикуривает от позолоченной зажигалки.

– Ещё мы должны нескольким региональным клиентам, – выдыхая дымом, продолжает Игорь, – которые заплатили вперёд. Это не очень страшно, потому что люди нормальные, но отдавать всё равно придётся…

Заходит Климов. Свежий, как бутылка кефира, но с тем же выражением на лице, что была у генерального директора пять минут назад.

– Ну? – спрашивает он, швыряя барсетку на стол.

– Гарри, у нас две новости, – отвечает Востоков, – хорошая и плохая.

Климов устало плюхается в своё кресло.

– Давай плохую.

– Мы разорены, – не меняясь в лице, сообщает Востоков.

Раздаётся нервный смешок:

– А хорошая?

– Валера продал Гауди.

Востоков помахивает в воздухе долларовыми бумажками, словно крылышками:

– Это весь наш капитал.

– Осталось только решить, на что потратить… – вставляю я.

Неуместный в данном случае смех поражает всех троих. Нас начинает трясти сильнее, чем тёток на Петросяновых позорищах.

И тут, словно по приглашению, входит Зоя. Бледная, как смерть, не по времени суток накрашенная, источая жуткие ароматы от собственной фирмы.

– А вы всё ржёте! – с порога заявляет она. – В стране чёрт знает что творится, доллар уже почти десять рублей стоит, а вы сидите тут и ржёте, как ненормальные!

– Не обращай внимания, – отзывается заметно повеселевший Востоков, – обычный пир во время чумы.

Зоя обрушивается на свободный стул:

– Меня уво-о-олили!

Зоины телеса начинают колыхать судороги, а по её прыщавой физиономии ручьями стекать косметика. У нас появляется новая забота: её успокаивать. Но мы не против, мы даже за! Как три богатыря, бросаемся мы к ней с утешениями и бутылкой коньяка, которая чудесным образом появляется у Востокова в руке. Зоя какое-то время хнычет, но очень скоро розовеет и успокаивается. Откуда-то возникает закуска, я достаю из чайного угла кружки, и начинается праздник. Мой последний в «Регейне».

Шок от случившегося отпускает меня только в вагоне электрички, летящей сквозь навалившиеся на Москву розовые сумерки. До этого момента я двигался, как сомнамбула, не обращая внимания ни на что, кроме собственных мыслей. Здесь, в знакомой вечерней толчее, я немного прихожу в себя.

Когда поезд приближается к станции «Маленковская», сзади меня раздаётся до слёз знакомый голос:

– Уважаемые пассажиры, обратите внимание на вашу обувь, не сегодня, так завтра ей понадобится чистка!

Закрыв половину лица ладонью, спешно отворачиваюсь к окну.