Дети Ирены

Каким-то образом, невзирая на репрессии, многие в еврейском сообществе все еще верили, что в гетто, отдельно от немцев и соседей-антисемитов, им будет безопаснее. Все убеждали друг друга, что ничего не изменилось. Многие верили, что, как и повсюду в средневековых гетто Европы, ворота будут закрывать только на ночь, а днем город будет жить своей жизнью. Мы по-прежнему будем видеться дома друг у друга, как и всегда, – говорили они. – В конце концов, мы живем в том же самом городе. Если гетто останется открытым, тогда и бояться нечего, ведь так? Но они ошиблись. Уже в октябре начали возводить трехметровую стену, проходящую через середину квартала, отделяя улицу Злоту от соседствующей с ней на севере улицы Сиенны⁷⁷. Маленький участок этой стены, один из немногих остатков периметра гетто, все еще сохранился в Варшаве, недалеко от того дома, где во время войны помещалась контора Ирены.

В новом еврейском квартале изначально предполагалось разместить около 80 000 человек. Большинство домов там раньше принадлежали рабочим и зачастую были лишены даже элементарных удобств. Но некоторые части гетто, особенно с большими грациозными домами вдоль улицы Сиенны, были куда солиднее. Эти дома тут же скупили самые богатые члены еврейской общины. Многие из них были друзьями Ирены. Они давно уже ассимилировались, за десятилетия забыв об иудаизме. Кто-то, как доктор Радлиньская и ее двоюродный брат доктор Хирцфельд, имели еврейские корни, но давно перешли в католицизм. Для немцев, впрочем, это ничего не значило. Другие, как Адам и Йозеф, просто считали себя поляками. Ала и Арек с гордостью называли себя сионистами, чей план эмиграции в Палестину был прерван политическими изменениями. Но все это были образованные, успешные люди с научными степенями и внушительной карьерой, свободно говорившие на польском. И может быть, важнее всего было то, что они имели широкую сеть контактов за пределами еврейских кругов.

Среди варшавских евреев привилегированные друзья Ирены были в ничтожном меньшинстве. Лишь часть еврейской общины вообще принимала хоть какое-то участие в культурной жизни Польши, в основном евреи действительно были нацией внутри нации. В лучшем случае, по словам одного из выживших, «в Варшаве всего несколько тысяч евреев по профессиональным обязанностям контактировали с польским сообществом – как правило, это были адвокаты, врачи, инженеры, журналисты, писатели и актеры»⁷⁸. Сюда входили и друзья Ирены. Остальная часть еврейского населения города – больше 350 000 человек накануне оккупации – жила и работала в шокирующей изоляции от своих «славянских» соседей.

Первоначально даже в гетто за деньги можно было купить защиту от нужды и лишений. Друзья Ирены переехали в лучшие части нового района и старались верить в лучшее. В других частях гетто условия, однако, были менее благоприятными, и жизнь с самого начала оказалась несладкой. Те, кто придерживался старых обычаев и своего языка, в основном оказались на улицах, где квартиры были тесными и грязными. Эти консервативные семьи были гораздо больше и беднее, а те, кто прибыл в Варшаву как беженцы, были в особенно отчаянном положении. Большинство из них не говорили на польском и уж точно не имели друзей среди этнических поляков. В этих квартирах над магазинами, расположенными на первых этажах, ютилось по три, четыре, даже пять семей, деля общий туалет и воюя за жилое пространство. Условия для распространения разных заболеваний были самые подходящие.

Той осенью одна подруга и коллега Ирены упорно отказывалась отправиться в гетто. Звали ее Мария, она была социальным работником и к осени 1940 года уже входила в число тех, кто под руководством Ирены занимался подделкой документов⁷⁹. Ни сама Мария, ни ее муж евреями не были. Генрик Палестер, специалист по инфекционным болезням из Министерства здравоохранения, тесно сотрудничал с Алой Голуб-Гринберг и доктором Хирцфельдом. Длившийся уже с мая по декабрь брак Марии с мужчиной, который был на тридцать лет старше ее, привел в ужас ее консервативную семью, но волновала ее родителей не только разница в возрасте между двумя идеалистически настроенными социалистами. Светловолосый, лысеющий, с длинным благородным носом, в квадратных очках в черной оправе, Генрик еще в юности сделал необычный шаг и принял иудаизм⁸⁰. В 1940 году это означало, что он, его жена Мария и двое детей – Малгожата и Кшиштоф – должны собирать вещи и отправляться в гетто.