Дети Ивана Соколова (Художник В. Орлов

Женя перестала петь. О чем-то заговорила с ней Шура. А мне было интересно. Долго говорили они вполголоса, с одного на другое перескакивали, а потом, слышу, речь зашла обо мне. Давным-давно это было, а до сих пор помню, как заколотилось сердце.

До меня доносилось:

— «Не знаю, что мне с ним делать».

— «Нельзя рисковать жизнью мальчика».

— «А вот недавно переправляли, как налетели, прямое попадание».

— «С отцом его не могу связаться».

«Говорите, говорите!» — так и вертелось у меня на языке, но я не выдал себя, тоже был хитер. Но тут Шура вздохнула и заговорила о другом.

Как мне хотелось напомнить ей то, что она сама рассказывала о других мальчишках! Ну подумаешь, на два — три года постарше меня. Ведь и я подрос за это время.

Утром я боялся показываться Шуре на глаза. Прятался от нее. А потом все пошло своим чередом. Но я уже не отводил глаз, когда по временам не то сурово, не то с укоризной Шура смотрела на меня.

Несколько дней прожил я в Доме грузчика, вернее, приходил спать на отведенный мне матрац.

Когда Шура оставляла меня в подвале, я должен был забавлять малышей, и я рисовал им маленьких человечков и делал из бумаги лодочки и треугольные шляпы, которые называл касками.

Взрослые часто спрашивали у меня время. Шура научила меня обращаться с часами. Я их сам заводил и переставлял стрелки. Особенно же часто спрашивали, который час, когда к нам в подвал Дома грузчика привезли новорожденных.

Я хорошо запомнил все, что слыхал тогда об этом. Бомба попала в родильный дом. Та часть здания, где находились новорожденные, уцелела. Им было всего по нескольку дней. Когда их привезли, Шура заплакала. А повариха долго мыла руки. Их было восемь. Она уложила всех в ящики. Ждали, что с той стороны должны привезти молоко, за которым с переправы ушел катер. Вот тогда-то все и спрашивали у меня, который час. Я боялся подойти к детям. Но издали я на них все же посмотрел. Эти розовенькие голыши были так похожи друг на друга, что я решил: это, наверное, близнецы.

Мне тоже очень хотелось, чтобы как можно скорей привезли молоко.

Как долго тянулось время!

Молоко привез милиционер. Он передал поварихе маленькие бутылочки, и она стала учить девушек, как подносить бутылочки к ротикам малюток. Потом эти бутылочки согревали в тазу с теплой водой. И милиционер, так же как и я, издали смотрел на то, как все это происходит. Он ушел на переправу только после того, как кончилось кормление. Его благодарили девушки и Шура, и он благодарил всех, будто это именно он был отцом всех восьмерых близнецов.

Ночью девушки выносили ящички с детьми из подвала.

Женя-патефончик сняла туфли на каблуках и надела тапочки. Бережно прижимала она к себе драгоценную коробочку.

Шура шла первой. Она указывала путь. «Только бы не уронили», — думал я.

Меня оставили в подвале, а мне не спалось. Я ждал, когда вернутся наши. Я лежал с открытыми глазами и думал: «Я-то знал свою маму, а что смогут вспомнить эти малютки, лежащие в вате?»

Прошло много лет, а об этих младенцах я часто и теперь думаю. Если они остались живы, они уже учатся в школах, получают отметки, носят пионерские галстуки.

На тот берег их переправили благополучно. Одни заботливые руки передали их в другие. На берегу их тоже ждали бутылочки с теплым молоком. И дальше их несли и везли так же осторожно.

Когда девушки ночью вернулись в подвал, я не спал. Шура подошла ко мне, погладила по стриженой голове, велела сейчас же заснуть и сказала: — Пора, пора и тебе за Волгу! Я закрыл глаза, но еще долго не спал. А когда проснулся, не узнал Шуру. На ней вместо обгорелой юбки, чиненной великое множество раз, были брюки. Они были ей чуть коротки, но зато совершенно новые. И новая черная гимнастерка, расстегнутая у ворота.

Только рукава такие, как будто их кто остриг. Обожженная рука Шуры была перевязана белым-пребелым бинтом.

Девушки окружили Шуру, щипали ее, поздравляли с обновкой, называли ремесленником. И действительно, она раздобыла себе форму ученика ремесленного училища, должно быть, специально сшитую рослому парню.

— Я за тобой пришла, — сказала мне Шура. «Значит, за Волгу», — решил я и растерялся.

— В баню, в баню, трубочист! — Шура улыбнулась.

Видно, ее насмешил мой растерянный вид. А у меня сразу же отлегло от сердца.

— У нас, девочки, на Сурской баня воскресла, — продолжала она, обращаясь ко всем. — Я вначале по думала — баня горит, а оказывается, это из котельной трубы, как полагается, дым валит. Водопроводчики постарались. Фашисты к городу рвутся, а мы паримся.

Первый раз в жизни я попал в настоящую баню. Папа мой мылся всегда на заводе под душем и в бане любил попариться, а мама устраивала нам с Олей баню на кухне: нальет в таз горячей воды и начнет тереть с головы до ног.

Эта настоящая каменная баня была двухэтажной. Но для мытья были открыты только подвальные помещения.

Я перепутал краны и ожег себе ладонь горячей водой, от воды на ногах ожили царапины, которых я раньше не замечал. Но все это никак не омрачало моего восторга. Я наслаждался водой.