Дети Ивана Соколова (Художник В. Орлов

Так сдавило в горле. Стояла мертвая тишина. Должно быть, все мы думали о тех, кто не дожил до этого дня.

Вернется или не вернется с войны папа?

В тот же день, не успели мы выпить вечерний чаи, как услыхали совсем рядом боевые звуки марша. Некоторые даже растерялись. Откуда появился вдруг в городе военный оркестр?

Не все сразу сообразили, что это наши собственные музыканты. Настоящий оркестр, будто у нас не детский дом, а гвардейский полк!

На звуки марша со всего городка стекались гости. Пришел к нам и старый бочар Василий Кузьмич.

— Потянуло на музыку к солдатским детушкам. Мы окружили его и начали плясать кто как мог. Когда стемнело, и в нашем городке начался салют.

Правда, залпы были не из тысячи пушек; у нас раздавались одиночные выстрелы. Это палили в воздух охотники и милиционеры.

Мы с Сережей тоже решили устроить свой «салют». Шура прислала мне карманный фонарик и несколько батареек. Мы бегали с Сережей по двору и освещали лица людей и верхушки деревьев.

Вот наши лучи скрестились и вырвали из темноты лицо Андрея. По случаю Дня Победы он шагал по двору на небывало высоких ходулях.

В тот вечер в садах и прибрежных кустах Невелички пели соловьи.

С темного неба на нас смотрели тысячи звезд.

Не было конца нашей радости, нашим надеждам.

Глава двадцать шестая ГАЛЯ-ГАЛИНА ИВАНОВНА

Один за другим в наш городок возвращались демобилизованные воины. Были среди них и девушки в пилотках; на их гимнастерках сияли ордена и блестели нашивки.

Мы тогда научились особой грамоте: по медалям и лентам узнавали и дорогих нам сталинградцев, и тех, кто оборонял Москву и Ленинград, и тех, кто штурмовал Берлин и освобождал Прагу.

Однажды во дворе детдома я обратил внимание на высокую девушку. Сразу было видно, что она приезжая. Смуглое лицо, темные, чуть прищуренные глаза, и одета она как-то необычно: большие ботинки на толстой подошве; яркая, вся в цветах, широкая юбка, короткая курточка. За ее плечами болталась сумка на рыжих ремнях.

Я посмотрел на нее, она — на меня.

Мы узнали друг друга. В первую минуту я не мог произнести ни слова. Это была Галя Олейник, Валина сестра. Она крепко стиснула мою руку.

Галя, оказывается, уже все знала и приехала в детдом вместе с Капитолиной Ивановной, которую по делам вызывали в Сталинград, в облоно.

В день приезда Гали мы пошли на кладбище. Галя тихо стояла у голубого обелиска. Все молчали.

Неожиданно раздался голос няни Дуси. Я даже вздрогнул.

— Слышишь, девонька, сестра пришла!

Поворотом головы и взглядом Галя остановила няню. В ее глазах я не увидел и слезинки. Она смотрела вдаль горящим взглядом, густобровая, сдержанная, сильная… В своей странной одежде она казалась мне неутомимым ходоком, кругосветной путешественницей. Но вот кончился ее долгий путь. Она стояла рядом со мной, плотно сжав губы.

Вдруг она сделала шаг и опустила голову на грудь няни Дуси. Няня растерялась. Она гладила Галю по черным волосам.

Мы пошли к выходу.

Капитолина Ивановна предложила Галине Олейник работать у нас в детдоме. Галя согласилась.

Как изменилась Галя, когда сняла с себя все чужое!

Теперь она стала такой понятной и знакомой! Мне очень хотелось узнать, что случилось с ней после того, как мы расстались.

Но Галя не сразу об этом рассказала. Нашей группе не везло с воспитательницами, они часто менялись. Одна, как узнала, что освобожден ее родной город, быстро собралась в путь; другая совсем недолго у нас побыла — вышла замуж за гвардии лейтенанта и уехала вслед за ним на фронт.

Теперь Галя стала воспитательницей нашей группы. Я почувствовал себя так, точно и меня, неизвестно за какие заслуги, «повысили в чине». Может быть, именно потому, чтобы я не возгордился, Галя была ко мне особенно требовательной и всегда давала мне множество поручений.

Вначале мне было трудно привыкнуть называть ее Галиной Ивановной. А когда мы оставались вдвоем, я, как и прежде, называл ее Галей.

Как-то в воскресный вечер мы с Галей, Сережей и Олей были в гостях у Светланы Викторовны.

Пили чай из самовара, с вареньем из терна и вспоминали, как летом собирали терн в лесу и колючки кололи нам руки. Мы пили горячий чай, а на улице февральский ветер заметал снежную пыль.

По радио передавали, что Сталинград готовится отметить третью годовщину со дня разгрома фашистских войск.

Мы ели пирог и слушали музыку. А когда кончилась передача, Галя начала рассказывать о том, как привезли ее на окраину Берлина в бараки, обнесенные четырьмя рядами колючей проволоки. Там долго осматривали ее богатые немцы, заставляли открывать рот, изгибаться, поворачиваться кругом. Ее купила маленькая толстая немка, жена генерала.

Хозяйка жила в особняке. Она поместила Галю в длинной, узкой комнате за кухней.

В первый же день Галя вымыла гору грязной посуды, перетрясла все ковры и убрала семь комнат.

Генеральша на хлеборезке отрезала тоненький кусочек хлеба и кинула ей, пододвинула миску с какой-то коричневой жидкостью…