Дети из камеры хранения

Пресс, на котором в это время обычно работал Куваяма, молчал. Сад был заросший, запущенный. Собачья конура, которую они построили вдвоем с Кику, начала гнить, в ней копошились муравьи. Поодаль валялась грязная миска для воды. Увидев все это, Хаси впервые подумал, что Куваяма куда-то отсюда уехал. Но табличка с его именем все еще висела над дверью, а на газовом и электрическом счетчиках висели маленькие металлические пломбы, свидетельствующие о недавнем визите инспектора. В почтовом ящике лежало извещение о прекращении водоснабжения. Значит, Куваяма здесь, и у него можно спросить, куда делся Милки. Дверь была не заперта, но когда Хаси открыл ее, ему в нос ударила такая вонь, что голова пошла кругом. Пахло нечистотами и спиртным. Прихожая была забита пустыми бутылками из-под виски и водки. Из комнаты послышался кашель.

— Кто там? — раздался голос Куваяма.

— Это я, — ответил Хаси.

Какой-то миг стояла тишина, потом появился Куваяма. Вытащив из одного уха наушник, он спросил:

— Хаси? Неужели ты? — Хаси кивнул, и маленький радиоприемник выпал из руки Куваяма. — Только что о тебе говорили по радио. Юмэмару говорил. Вы с ним друзья?

— Кто такой Юмэмару? — спросил Хаси.

— Молодой юморист. Ты с ним знаком?

— Первый раз слышу.

— Да ладно, какая разница! Входи же! Чего там стоишь?

Куваяма подобрал с пола радио, выключил его, потом взял Хаси под руку и провел в дом.

— А где Милки? — спросил Хаси, но Куваяма ничего не ответил.

— Я стал плохо видеть, — сказал он невпопад. — Дневной свет режет мне глаза. — В комнате горела тусклая лампочка, которая едва рассеивала мрак. — Тебе темно? Можно прибавить свету. За меня не беспокойся, я надену вот это, — сказал он, надевая защитные очки сварщика, и включил свет.

Теперь Хаси смог разглядеть обстановку. Постель Куваяма была разложена во внутренней комнате, а на семейном алтаре в гостиной стояли поминальные таблички в память Кадзуё.

— В последнее время дела мои шли из рук вон плохо, и поскольку я получаю пенсию, то решил закрыть мастерскую. Пресс уже ничего не приносил, и я с ним расстался… А как раз позавчера ходил взглянуть на могилу твоей матери. Клянусь, именно поэтому ты здесь и объявился, это она призвала тебя.

— Куда делся Милки? — перебил его Хаси.

— Я его отдал.

— Кому?

— Одному парню, он работает сторожем, внизу, на соляном заводе. Он сказал, что ему нужна сторожевая собака, вот я и отдал. — Скинув потертый пиджак и легкое кимоно, Куваяма достал из ящика рубашку и брюки и начал одеваться. — Ты посиди тут минутку. Я схожу куплю кое-что и скоро вернусь.

Сказав это, он скрылся за дверью. Хаси взгляда не мог оторвать от старой одежды. Он вытащил из ящика несколько вещей: оставшиеся в его памяти костюмчики — рубашечки и штанишки — всех по два. Чтобы не расстраивать детей, Кадзуё покупала им одинаковую одежду: две летних рубашечки с парусниками, две клетчатых кофты, две пары шорт — одни с большой заплатой сзади, — в этих шортах они были в тот день, когда на них напали собаки.

Услышав голоса за дверью, Хаси вышел в прихожую с детскими шортами в руках. Куваяма в очках сварщика указывал на него пальцем.

— Ну, что я вам говорил? Вот он. Тот самый Хаси, которого вы видели по телевизору. — Его сопровождало с десяток соседей.

— Хаси? Да ты, видно, зазнался! — выкрикнула одна старуха, хозяйка бакалейной лавки. Все засмеялись. Медленно-медленно они стали приближаться: молодой человек, открывший обувной магазин рядом с парикмахерской Кадзуё, кондитер с главной улицы, торговец канцелярскими товарами, таксист и их жены. После того как обувщик пожал руку Хаси, остальные выстроились в очередь за тем же.

— Добро пожаловать домой, Хаси.

— Весь остров гордится тобой!

Куваяма быстро раздал всем чайные чашки и принес из кухни бутылку сакэ.

— Разве не так? — сказал он. — Как ты считаешь? Два брата, а разные, как день и ночь. И именно ты стал гордостью нашего острова. Когда мы читаем восторженные отзывы о тебе в журналах, мам кажется, будто пишут про нас.

Все, за исключением таксиста, принялись за сакэ. Хотя за окном все было залито солнечным светом, закрытые ставни и включенное электричество создавали ощущение, что уже наступила ночь.

— Ты видел Кику? — тихо спросила старая бакалейщица. Хаси кивнул. — Говорят, он в тюрьме, — продолжала она. — Лучше бы занимался спортом, вот что я скажу.

Хотя за темными очками не было видно, в какую сторону смотрит Куваяма, он, казалось, прислушивался к ее словам:

— Пожалуйста, ни слова о Кику. Кику не принес нам ничего, кроме позора. Ничего, кроме позора! — простонал он и одним глотком опустошил чашку.

В комнате воцарилась тишина, прерываемая лишь кашлем Куваяма. Гости переглядывались. Наконец, пытаясь как-то разрядить обстановку, заговорил обувщик.

— Хаси… Если это не будет слишком нагло О моей стороны… Просить такого профессионала в таком месте… Хаси, ты не мог бы спеть что-нибудь для нас?

Гости вглядывались в лицо Хаси, ожидая его реакции, а потом обернулись к Куваяма в надежде прочесть выражение его прикрытого очкамилица.