Дети Хедина

– Вы тот самый В. И. Лазарев, которого благодарит в своих книгах профессор Грабисов? Я думал, вас уже давно нет в живых! – Услышав тактичное покашливание бабушки, Мика осекся, но старичок нисколько не обиделся, а только с сожалением пожал плечами:

– Пожалуй, в чем-то вы совершенно правы, мой юный друг. Тот Лазарев. Молодой, тридцатипятилетний, безумно влюбленный в трамваи, который, отработав смену, гонял пыль по архивам вместе с Иваном Грабисовым, уже давно мертв. Да, когда-то я был лучшим водителем трамвая в этом городе. Когда-то, когда трамваи еще были нужны людям, я тоже был нужен. Теперь уже нет…

– Но ведь ты ни о чем не жалеешь? – спросила бабушка с надеждой, но Лазарев покачал головой и ответил:

– Жалею, Люсенька. О многом жалею… – Он потер ладонью коричневую шею над воротом соколки и снова посмотрел в глаза Мике. – Однако я попросил вашу бабушку организовать встречу с вами не затем, чтобы обсуждать мои сожаления, а для того, чтобы не умножить их в будущем. Вы ведь, Михаил Витальевич, уже знаете, что с сегодняшнего дня трамваев не будет?

– Знаю, – с тяжестью на сердце отозвался Мика.

– И вы наверняка знаете, что это такое? – Старик протянул Мике с сильным нажимом выведенный на желтоватом от времени тетрадном листке сложный, похожий на иероглиф знак.

Мика мгновенно узнал его, как узнал бы, будь даже разбужен глубокой ночью или в полной темноте наткнувшись на него в путанице линий древнего барельефа.

– Схема трамвайных путей, – ответил он без колебаний.

– Старая схема путей, – наставительно поправил Лазарев. – Как вы видите, здесь отсутствуют ветки шестого и восьмого маршрутов, которые появились значительно позже, уже в восемьдесят первом и восемьдесят четвертом.

– Восемьдесят пятом, – в свою очередь поправил Мика. Лазарев досадливо покачал головой:

– Возможно. Вполне возможно, – пробормотал он, извиняясь. – Мне, мой юный друг, уже восемьдесят восемь. В таком возрасте цифры иногда берут верх над памятью. А знаете ли вы, что это такое?

И Лазарев вытащил из нагрудного кармана другой листок, чуть меньше, густо изрисованный арабскими буквами. На первый взгляд листок напоминал кривовато отксерокопированную страницу из учебника по русскому языку для иностранных студентов, но, присмотревшись, Мика понял, что русские слова были вписаны черной шариковой ручкой, но настолько ровно и мелко, что издали ничем внешне не выделялись из остального текста. Но самое главное, в центре листа, окруженный крючками и точками совершенно незнакомого Мике языка, был довольно точно изображен тот же причудливый знак.

В ответ на невысказанный вопрос Лазарев прищурил выцветшие голубые глаза и ткнул корявым, желтым от никотина пальцем во второй рисунок:

– Этот документ, мой дорогой друг, как вы наверняка догадываетесь, не имеет никакого отношения к истории трамвая. Это, в сущности, даже не документ. Скорее, почти документ… Документ, но… – старичок замялся, мучительно подбирая слова. – В общем, это ксерокс с антикварного издания одного старинного сборника арабских сказок.

– И там указано назначение этого рисунка? – торопливо спросил Мика. И этой неприличной торопливостью вновь заслужил укоризненный взгляд бабушки, которая, казалось, совершенно не вслушивалась в разговор, а занимала себя тем, что наблюдала за внуком, уже давно не надеясь на его природный такт. Похоже, эту историю она слышала не однажды. И, судя по всему, находила в ней рациональное зерно. Мика доверял бабушке. А значит, мог принять в качестве достойного доверия документа кривую ксерокопию труда кого-то из последователей, а возможно и предшественников Шахерезады.

Лазарев же был поглощен бумагой, словно видел ее впервые. Он не заметил ни бестактной торопливости Михаила, ни грозного взгляда Люсеньки. Старик водил пальцем по линиям рисунка и щурился, стараясь разобрать пометки на полях.

– Согласно сказке, этот знак способен удерживать в заточении некоторые древние разрушительные силы, – многозначительно, с расстановкой произнес он.

– Им что, джиннов в бутылки запечатывали? – пошутил Мика.

– Если бы джиннов… – сокрушенно покачал головой Лазарев, недовольный его легкомысленным тоном. – Этим знаком запечатывали значительно более странных существ, если так можно говорить по отношению к ним. Они были уздой для сил, удерживающих время.

– Вы так страшно об этом говорите, – засмеялся Мика, – словно они заживо сжирают целые этносы. Что же плохого в том, чтобы удержать время? Я бы, например, не прочь немножко отмотать назад, лет на двадцать-тридцать…

Лазарев нахмурился, на его лице отразилось какое-то странное выражение недоверия и удивления, какое бывает порой у очень суеверных людей. Он быстро глянул на бабушку, но та казалась совершенно безучастной и утратившей интерес к разговору. Лазарев придвинулся ближе к Мике, схватив его за запястье сухой, расчерченной синими жилами рукой: