ДЕТИ ХУРИНА (НАРН И ХИН ХУРИН)

— Скажи лучше, другом истины, — ответил Белег, — и это вышло к лучшему. Но почему же ты не сказал ему, что Саэрос первым напал на тебя? Все могло бы выйти по-другому. И теперь ты бы с честью носил свой шлем, а то опустился до такого, — добавил он, покосившись на разбойников, развалившихся у входа в пещеру.

— Быть может — если для тебя это значит "опуститься", — сказал Турин. — Быть может. Но вышло так. У меня слова застряли на губах. Он еще ни о чем меня не спросил, а в глазах у него был укор за то, чего я не совершал. Да, прав был король эльфов — я высоко возомнил о себе. И не откажусь от этого. И гордость не позволит мне вернуться в Менегрот, где все будут смотреть на меня с жалостью, как на нашалившего и повинившегося мальчишку. Меня прощать не за что, это мне подобает прощать. И я уже не мальчик, я мужчина, для человека я уже взрослый; а судьба сделала меня твердым.

Белег смутился.

— Чего же ты хочешь? — спросил он.

— Быть свободным, — ответил Турин. — "Будь свободен", — пожелал мне Маблунг на прощанье. Думается мне, что Тингол не будет настолько великодушен, чтобы принять моих товарищей по несчастью; а я с ними теперь не расстанусь, пока они не пожелают расстаться со мной. Я люблю их по-своему, даже самых отпетых, и то люблю. Они мои сородичи, и в каждом есть семя добра, которое может прорасти. Я думаю, они останутся со мной.

— Значит, твоим глазам доступно то, чего я не вижу, — заметил Белег. — Если ты попытаешься отвратить их от зла, они предадут тебя. Не доверяю я им, особенно одному.

— Как может эльф судить о людях?

— Как и обо всех остальных — по делам, — ответил Белег. Больше он ничего не сказал. Он не стал рассказывать Турину о том, что с ним так дурно обошлись из-за Андрога. Он боялся, что Турин не поверит ему, и порвется их былая дружба, боялся снова толкнуть Турина на недобрый путь.

— Ты говоришь, "быть свободным", друг мой Турин, — сказал он. — Что ты имеешь в виду?

— Я хочу править своим народом, и вести собственную войну, — ответил Турин. — Если я раскаиваюсь, то лишь в одном: что сражался не только с Врагом людей и эльфов. И больше всего на свете я хотел бы, чтобы ты был рядом со мной. Останься!

— Если я останусь, я послушаюсь любви, а не мудрости, — возразил Белег. — Сердце говорит мне, что нам нужно вернуться в Дориат.

— И все-таки я не вернусь, — ответил Турин.

Белег снова принялся уговаривать его возвратиться на службу к Тинголу. Он говорил, что на северных границах Дориата не хватает воинов, что орки снова не дают покоя — они приходят из Димбара или из Таур-ну-Фуина через Анахский перевал. Но все его уговоры были напрасны. И тогда он сказал:

— Ты назвал себя твердым, Турин. Ты не просто тверд, ты упрям. Что ж, буду и я упрямым. Если хочешь быть рядом с Могучим Луком6 ищи меня в Димбаре — я возвращаюсь туда.

Турин долго сидел молча, борясь с гордыней, что не позволяла ему вернуться; и перед взором его проходили былые годы. Внезапно он очнулся от задумчивости, и спросил Белега:

— Послушай, та девушка, о которой ты говорил, — я ей очень обязан, но я совершенно ее не помню. Почему она следила за мной?

Белег странно посмотрел на него.

— Почему? — переспросил он. — Турни, неужели ты так всю жизнь и прожил, как во сне, не замечая ничего вокруг себя? Когда ты был мальчиком, Неллас бродила с тобой по лесам Дориата.

— Это было так давно… — сказал Турин. — По крайней мере, мне кажется, что мое детство было давным-давно, и все такое смутное… я отчетливо помню только отцовский дом в Дор-ломине. А почему я бродил по лесам с эльфийской девой?

— Наверно, она учила тебя тому, что знала сама, — ответил Белег. — Ах, сын человеческий! Много в Средиземье печалей, кроме твоих собственных, и не только оружие наносит раны. Знаешь, я начинаю думать, что эльфам и людям лучше бы никогда не встречаться.

Турин ничего не ответил. Он только долго смотрел в глаза Белегу, словно пытался разгадать, что означают его слова. Но Неллас из Дориата больше ни разу не встречалась с Турином, и в конце концов его тень оставила ее.[11]

О гноме Миме

Когда Белег ушел (а было это на второе лето после бегства Турина из Дориата)[12], для изгоев наступили дурные времена. Дожди лили не по-летнему, и с Севера и из-за Тейглина, по старому Южному тракту, приходили все новые и новые орки, наводнявшие леса вдоль западных границ Дориата. Отряд не ведал ни покоя, ни отдыха — им чаще приходилось быть преследуемыми, чем преследователями.

Однажды ночью, когда изгои прикорнули во тьме, не разводя костров, Турин лежал и думал о своей жизни, и пришло ему на ум, что могла бы она быть и получше. "Надо поискать какое-нибудь надежное убежище, — думал он, — и запастись едой на зиму, на голодное время". И на следующий день он повел своих людей далеко, дальше, чем им до тех пор приходилось уходить от Тейглина и границ Дориата. После трехдневного перехода они остановились на западной окраине лесов долины Сириона. Земля там была суше и каменистее — местность поднималась вверх, к вересковым пустошам.