Дети Кремля

— Почему она настаивала?

— Мужчины, окружавшие ее, сыновья наших бонз, были на редкость неинтересными людьми, поэтому, естественно, она влюбилась. Каплер — море обаяния.

Когда я вернулась домой, после встречи с ней, Каплер метался по квартире, как тигр по клетке. Не мог понять, чем все это кончится. И злился на нее.

Так Валентина Георгиевна, сама не подозревая, подтвердила мое предположение: он не боялся быть вновь обвиненным в связи с дочерью Сталина — Светлана посягнула на мужское достоинство.

* * *

Что в этом слове — «мужское достоинство»? Честь, гордость, самоуважение, верность принципам? Но каким принципам верность? Мужчины и женщины, изначально живя рядом, так мало знают друг о друге, так плохо друг друга понимают.

— Люся Каплер умел окружать женщину таким вниманием, что та, на которую оно было направлено, не могла устоять. И вообще — он самый интересный человек из всех, кого я в жизни встречала, — говорит Валентина Георгиевна.

— А мне он казался скучным, — говорю  я.

— Что вы! — возмущается Токарская. — Вы первая, от кого я слышу такое. Впрочем, возможно, с возрастом он сильно изменился.

— Почему вы разошлись?

— Он встретил Друнину и уже не собирался до конца своей жизни носить меня на руках. Хотя когда влюбился в нее, то очень страдал, лежал у меня на диване и обвинял во всем нас обеих — женщин, поставивших его в сложное положение. Вообще-то вначале вел себя благородно, предложил мне самой подать на развод, чтобы не ущемлять мое достоинство, но я не захотела неправды.

В суд я не пошла, ждала своего адвоката в машине. Адвокат от моего имени должен был сказать в суде, что я отказываюсь ото всего нашего общего имущества.

Он рассказал мне, что Каплер все время молчал и, лишь услышав о моем отказе от имущества, произнес: «Она правильно поступает, зная, что получит гораздо больше, не взыскивая с меня».

Ничего я не получила. Друзья ругали меня, а я не жалею.

— Вы встречались с ним после развода?

— Никогда. Я продолжала любить его, и мне было очень больно.

* * *

Недавно увидели свет две совершенно разные книги: «Театр Гулага», где среди других материалов есть статья о Валентине Токарской, и «Судный час» — собранные вместе стихи Юлии Друниной разных лет, вперемежку с письмами и телеграммами к ней Алексея Каплера.

Вот строки из письма Каплера к Токарской в начале пятидесятых:

«Родная, бесконечно дорогая моя!

…тоненькая ниточка твоего звездного света мне абсолютно необходима. Хоть она и призрачная, хоть к ней нельзя даже прикоснуться, но это мой единственный ориентир. Удивительно точное оказывается определение: «чем ночь темней» — как ярко светит твоя звезда на совершенно черном небе…

Мне представляется, что если б я мог хоть минуту побыть с тобой — я захватил бы сил на любые испытания. Как хорошо было, если бы положение «все течет, все изменяется» применительно к нашим отношениям перестало быть аксиомой. На душе у меня по этому поводу отчаянная раскачка — то я уверен, что никакие события и времена ничего не могут изменить в твоем отношении ко мне, то вдруг мне представится во всей реальности этот огромнейший срок, на протяжении которого мы уже не виделись, и будущие два бесконечных года — тогда все мои бесконечные надежды кажутся абсурдом и думается, что с тем же успехом я мог бы пытаться удержать хорошую погоду«.

А вот строки из его же письма к Друниной, уже в другие годы:

«Прошло еще 6 лет, я и люблю тебя еще сильнее, еще вернее. Давно уже мы стали с тобой одним человеком, который может даже повздорить с самим собой по глупости, но разделиться, стать снова двумя, не может. Ты обрати внимание, как я обнаглел, — раньше писал только о своих чувствах, а теперь расписываюсь за обоих и не боюсь, что ты опровергнешь. Спасибо тебе за все, жизнь моя».

Иная читательница способна возмутиться: «Вот и верь после этого мужчинам!» И, по-своему, будет права.

Но если внимательно вчитаться в оба письма, можно заметить их несомненную разницу. В письме к Токарской заключенный в тюрьму Каплер словно за соломинку держится за ее чувство к нему. Это помогает выжить.

В письме к Друниной он дарит себя.

Разные состояния души.

Невольно приходит мысль: в мужском отношении, если это любовь, всегда есть элементы то ли сыновней, то ли отеческой любви. Как, впрочем, и у женщины: материнское и дочернее легко прослеживаются.

К Токарской у Каплера было нечто сыновнее, к Друниной — совсем отеческое.

О как на склоне наших лет
нежней мы любим и суеверней, —

писал Тютчев.

Я ухожу от Валентины Георгиевны, а в голове неверная строчка из Бунина: «Для женщины прошлого нет».

Что ж, великие тоже ошибаются, жаль только — их ошибку обыкновенные люди часто готовы принимать за правило, за истину, за аксиому.

В этой длинной истории — Светлана, Каплер, Токарская, Друнина — нет ни правых, ни виноватых. Есть жизнь, которая, по определению Пастернака, «вела нарезом» по сердцам этих людей.

Валентина Георгиевна умерла через несколько месяцев после нашей встречи.

* * *

А вот последние штрихи давней драмы.