Дети Лавкрафта

И тут Ричард запрокинул голову и зашелся в хохоте… и Жюль, уловивший наконец-то, присоединился к нему. У обоих перехватило дыхание, и Ричард восстанавливал его, пока Жюль хлопал себя ладонями по коленям и отирал слезы с глаз.

– А ведь я чуть было не купился, – признался Жюль.

Телевизора в доме не было, Интернета тоже. Имелось радио, но оно содержалось в чреве старой, похожей на мебель, аппаратуры в гостиной, и до него было не добраться из-за пары тяжелых резных фигур из мыльного камня на крышке. Единственные имевшиеся книги (с дюжину или около того) хранились в запертом шкафу со стеклами на дверцах в ее спальне: первые издания, пояснила она, когда он спросил.

Все это не имело значения. Скукой Жюль не томился. Да и как он мог бы? Его, заметил он ей в воскресное утро из путаницы простыней, рук и ног, выскоблило начисто. Такого он уже много лет не чувствовал, если вообще когда-нибудь доводилось. То были (и она кивала, искренне соглашаясь с его словами) «святые дары радости».

А в те часы, когда она предоставляла его самому себе, Жюль целиком отдавал себя картинам. Возможно, и были они копиями… зато какими копиями! Он словно бы жил в Музее изящных искусств или даже в Лувре, на фоне величия разворачивавшихся перед ним веков. Жюль мог часами сидеть перед одним полотном, взгляд его прослеживал формы, которые Ричард столь мастерски представлял… общение с искусством, представлялось ему, было таким же совершенным, как и плотское общение, когда она увлекала его к себе в постель.

Глядя на живопись, он думал о том, что толкало Ричарда заниматься копированием на том этапе его карьеры. Во многих его работах, как сам Ричард заметил про свой платный труд в журналах в ночь их первой встречи, было нечто, имевшее отношение к смерти, некий макабрический элемент, однако никоим образом не во всех. Были работы неуемного импрессионизма, копии шедевров кубизма, некоего более современного реализма… и работы на религиозные сюжеты – многие из них изображали юного Христа, играющего под бдительным оком Его матери.

Когда Жюль увиделся с Ричардом в следующий раз (холодным днем, когда дождь с ветром ломились в окна и шумели, раскачивая голые ветви деревьев), он спросил: чем объяснить, что Ричард набрасывался на такие разные стили и эпохи в живописи?

– Я пытался раздвинуть свои собственные рамки, – проговорил Ричард, подумав с минуту. – Нет, это все банальная чушь. Я работал, полагаю, чтобы обучить себя и своих клиентов заодно. Я все больше и больше склонялся к смертельному единообразию… а ничего больше они и не знали.

Жюлю показалось, что Ричард чересчур суров к себе, но он удержался от замечаний. Ведь кто такой был Жюль, чтоб советы давать? Как ни подбадривал его Ричард, Жюль знал, что художник он никакой. Никогда не приходилось ему решать, достаточно ли он смел или откровенен, погружается ли в глубины или достигает вершин нового опыта или попросту механически повторяет свои последние находки, словно были они наисвежайшим блюдом.

– К чему вы склоняетесь? – спросил Жюль вместо этого. – Вы и ваши клиенты?

Ричард обнажил зубы в том, что можно было бы принять за улыбку. Он пристально разглядывал Жюля.

– Тебе любопытно знать?

Жюль дернул кадыком и кивнул.

– Еще как, – прошептал он.

– К порнографии, Жюль. Если свести воедино, то это ничуть не больше, чем дешевая, подлая порнография.

Жюль, говоря правду, был весьма высокого мнения о порнографии. Он был убежден, что, выполненная с тщанием, она не может быть ни дешевой, ни подлой. Для Жюля она была надежным спутником, силой, дарующей свободу. В самом деле, за время, проведенное в этом доме, он испытал определенную гордость, на деле применив ее уроки в спальне наверху. Только он понимал по пристальному взгляду и волнению Ричарда, что тем владеют иные чувства.

– Я могу это увидеть? – спросил Жюль, когда Ричард, похоже, уже пришел в себя. – Мне действительно любопытно. Хотелось бы самому судить.

Чтобы убедить, потребовалось, разумеется, побольше этого, однако не настолько, как можно бы подумать.

Ричард пошел впереди, направившись через кухню вниз, к себе в студию. Когда Жюль добрался до последних ступеней длинной лестницы в подвалы дома, Ричард нетерпеливо, будто угорелый почти, поджидал его, покачиваясь с мысков на пятки.