Дети Лепрозория

Еще одна медовая конфетка оказалась в ладошке. И Берси, подумав, развернула вторую тоже и сунула обе за щеки.

— А как зовут твоего папу? — улыбка медленно расползалась по лицу ангела.

— Белингалт, — с набитым ртом отозвалась девочка.

Глухой стук за спиной сменился протяжным воем, полным ужаса.

— Заткнитесь, — холодно бросил медведице ангел и вернулся к девочке. — Мишка, твой отец очень плохо поступил. Ты могла серьезно болеть, и мы бы не успели тебя спасти.

— Я болею? — чавканье прервалось. Глаза тут же наполнились слезами.

Прошлой осенью лечили мерзкими отварами, заставляли пить горькие настои, а заедать можно было только засахаренной малиной, и та быстро кончилась. Только не болеть. Ни за что!

— Возможно. Но, может быть, лечить тебя не понадобится, дай я перепроверю, болеешь ты или нет, м? — ангел взял ее ладонь в свою и потянул еще ближе. — Будет немного больно, но ты же мишка, ты справишься, да?

Берси смело кивнула.

— Ставь лапу мне на колено, я только сделаю укольчик, это быстро, — он похлопал рукой по своей ноге, и Берси тут же уперла медвежью ступню в штаны. Ангел провел рукой по свалявшемуся шоколадному меху от кончиков пальцев до голени, прощупывая. Мгновения, и тончайшая игла провалилась в плоть над плюсной.

Ногу обожгло до бедра. Мех, будто объятый лишаем, начал осыпаться. Берси вскрикнула, едва не выплюнув конфету. А когда первая волна боли прошла, с трудом смогла устоять. Вдогонку тяжело и невыносимо отозвались кости и связки. Они шевелились под голой кожей, и до того больно, что не было сил даже кричать, Берси стояла лишь потому, что за плечо ее крепко держал крылатый.

— Записывай, форма обратима, — голос его, вдруг грубый, жесткий, взрезал туман в голове. Снова укол, который она едва ли почувствовала. Минуты ужаса, ударов сердца по вискам, по больным зубам. И все исчезло.

Берси осела на ледяной пол тряпичной куклой. Ее всю трясло, слезы градом катились по щекам, до мерзкого щекотно скапливаясь в ямочках. Абсолютно лысая звериная нога была обжигающе горячей на ощупь. У-ни-что-жат. Ей казалось, что она поняла, что значит это слово.

— Дай руку, Берси, — елейный голос раздался из тумана, словно эхо в пустой голове.

Она послушно протянула трясущуюся руку и, отчаянно борясь с закатывающимися глазами, попыталась разглядеть ангела. Он, укрыв от всего мира пологом из белоснежных крыльев, протирал вспухшие вены на ее запястье.

Новый укол показался сущей ерундой, но кожа растянулась, налилась лиловым и нестерпимо заныла. Берси потянула руку на себя — прижать к груди, утешить. Но ангел держал крепко, едва не выворачивая запястье. Тягучее тепло разлилось по венам, опутав лиловой сетью предплечье. Боль стихла. Исчезла. Лишь затем, чтобы вновь вернуться уже в спине и лопатках. У-ни-что-жат.

— Умница, мишка, — под нос сунули стакан молока, а когда она не смогла его взять, просто опрокинули, заставив выпить. С медом.

Теплый шерстяной плед коснулся плеч, ангел поставил ее на ноги, спешно укутал и, подняв на руки, замотал заледеневшие ступни. Прикосновений колючей материи Берси уже не ощущала. Боль прошла. Веки слипались, и мишка проваливалась в сон, отчаянно с ним борясь.

— Она подходит. Прощаться будете?

Едва слышное мычание. Мама. Плачет.

Резкий звон монет — мешочек с тенши ударился о землю.

— Здесь пять тысяч. Экземпляр хороший. Этого вам хватит до самой смерти.

Голос жесткий. Циничный. Равнодушный.

Берси с трудом открыла глаза. И встретилась взглядом с ангелом. Глаза — словно лед.

У-ни-что-жат.

#1. Жребий брошен

Горькие жестокие слова били без промаха. Разлетались осколками эха по императорской зале и кромсали, рвали сердце на куски.

— Ты мне не мать!

Ломающийся юношеский голос звенел в ушах.

— Ты врала мне все эти годы!

Сердце пропустило удар, сжалось мгновенно, легкие перехватило.

— Я ненавижу тебя!

Словно пощечина.

Обжигающая.

Отрезвляющая.

Изабель стиснула зубы до скрипа, высоко подхватила полы платья, в несколько широких шагов подошла к мальчишке и замахнулась. Нойко рефлекторно зажмурился.

— Я тебя не рожала, да. Но я тебя воспитала, — пощечина. — Я научила тебя летать, — оплеуха. — Я научила тебя читать и писать, — удар в нос, отточенный десятилетиями тренировок. Кровь осталась на ее белоснежных перчатках, прячущих мозоли, закапала на его рубашку. — Я спасала тебя от ночных кошмаров. Я сидела с тобой сутки напролет, лечила тебя, кормила с ложки, учила ходить, — еще одна пощечина, и кровь брызнула на ее темно-шоколадное платье. — Я вырастила тебя.

Рука застыла в замахе.

— Я люблю тебя, Нойко.

Он смотрел в упор. Под глазом начал наливаться лопнувший сосуд, нос хлюпал кровью на каждый выдох, разбитые губы стремительно опухали. Но взгляд небесно-голубых глаз из-под черных бровей был надменным, с издевкой. Он словно с самого начала разговора знал, что все так обернется.

— А я вас — нет, леди Изабель, — прошептал одними губами.

Новый удар смазал тихое язвительное окончание «Ваше Императорское Величество».