Дети Лепрозория

— Куда там мне до понимания, — усмехнулась она, убирая и пряча руку. — Меня же «свои» воспитали. Кровные родственники. Для которых я — вещь, товар, который нужно продать подороже. Род тот самый продолжить, кровь эту дальше пустить, — бурчала она, подпирая коленом щеку. Искоса смотрела на цесаревича, грустно пряла ушами. — Они ж меня не продали сразу — не сумели.

— К чему ты клонишь? — Нойко обернулся, скривился.

Аньель придвинулась ближе, подобрала копытца под себя, села наискось на голени.

— Изабель тебя любит? — усмехнулась она и наклонила голову, выжидая ответ. Ее немного качало.

— Ну конечно же нет! — фыркнул Нойко, мельком отметив, что и это он тоже делает, как императрица. Слишком много ее привычек въелось буквально в подкорку мозга. Нужно тщательнее следить за манерами и забыть эти привычки-паразиты как страшный глупый сон. — Она лгала мне.

Аньель усмехнулась и покачала головой.

— Что смешного?

— Да нет, просто, — коза пожала плечами, откинулась спиной на крыло. — Я просто хотела бы с тобой поменяться. Жизнями, судьбой. Понимаешь, — развела она руками, — если бы у меня был выбор, вернуться к родным или к приемной матери, которая ценит меня, заботится обо мне, но что-то скрывает, я бы не сомневалась ни на секунду. И плевать бы мне было, что там за Люцифера, узоры на руках и все остальное.

— Это сложно объяснить, — Нойко принялся вертеть кистью, подбирая слова. — Люция лучше. Мы одной крови, одного духа, я чувствую это.

— То есть, ложь хуже предательства?! — воскликнула она и вдруг прижала ладонь к губам, пряча зевок.

Нойко на миг опешил и с нескрываемым ужасом посмотрел Аньель в глаза.

— Ты все перевираешь! — пробормотал он и облизнул вмиг пересохшие губы.

Аньель зевнула еще, слегка качнула головой, будто засыпая.

— Да-да, именно так, — протянула она, облокачиваясь спиной, копытца сползали по влажной земле, но она упрямо подбирала их к груди.

— Ты даже представить не можешь…

— Не могу, — покорно прошептала она, проваливаясь в сон.

— Дура ты, Ань.

— Дура. Полная, — кивнула она и уснула, крепко прижав ладони к шее.

— Ань? — Нойко обеспокоенно глянул на нее, не понимая, чем вызвано такое внезапное согласие. Коза крепко спала, посапывая мокрым носом. — Аня, — он тронул ее за плечо, и она, качнувшись, сползла по крылу. — Ты погоди спать!

Ответа не последовало, и через мгновение она ухнула в землю, Нойко едва успел удержать за мокрое плечо.

— Так не пойдет, — покачал из стороны в сторону, пытаясь разбудить. Аньель не просыпалась, а стоило перестать ее придерживать — заваливалась на бок. — Ты же совсем замерзнешь, — пробурчал он, стягивая насквозь мокрую куртку. Но и рубашка под ней от влаги липла к коже, обрисовывая грудь, худые ребра, неровные бугры лепры на животе и руках. Нойко с удивлением разглядывал их, вдруг впервые осознав, что лепра беспощадна, и забывать о ней нельзя. Тут же заныли ноги, напоминая, что и им требуется лечение, которое во дворце было ежедневно, а в походе исчезло напрочь. Однако его состояние определенно было лучше.

Он уложил ее головой на колени, подобрал расползавшиеся ноги за лодыжки. Горячие. Цесаревич знал, что температура тела козы должна быть выше, чем у него, но это явно было слишком. Коснулся лба, подняв спутавшуюся челку — обжигающе горячий. Щеки едва не пунцовые.

Тело Аньель пробила судорога, и Нойко было успокоился. Всего лишь дурные сны. Она крепко сжимала горло, и лиловое кружево как будто наливалось кровью. Но потом вдруг едва не вспыхнуло и исчезло, оставшись белесым узором. Кошмары кончились, но лучше не стало.

— Лихорадит? — в пустоту произнес Нойко, укладывая дрожащую козу на колени. Что делать дальше, было непонятно. Лекарств с собой никаких. За крыльями льет так, что и дороги не видно, да и знать бы, куда идти. Остается только ждать. Непонятно чего.

Цесаревич оперся спиной о дерево, поправил крылья, чтобы не уставали. С опаской погладил Аньель по мокрому плечу и отметинам лепры. Убрал с ее щеки прилипшие белесые локоны. Провел рукой по рожкам, отчего-то даже теплым. Покачал головой.

Делать-то что?

* * *

День сменился холодной ночью, но дождь и не думал стихать. Крылья почти не грели. Точнее, чтобы они грели, стоило бы прижать их к себе покрепче, и тем самым лишить Аньель укрытия, на что Нойко пойти не мог.

Ручьи воды, затекавшие за ворот, уже изрядно намочили рубашку и китель, штаны быть насквозь мокрые от одежды Аньель, сапоги мерзко чавкали, стоило пошевелить затекшими ледяными ногами. Верхние крылья ныли от постоянной нагрузки, нижние — от неудобного положения. Нойко всю ночь вытирал рукавом лившийся ручьями пот со лба Аньель и гладил ее по рожкам, успокаивая приступы лихорадки. Изредка проваливался в сон, теряя счет времени, и каждый раз подрывался, надеясь услышать тишину. Но нет, дождь лил все так же, снова и снова погружая в дрему. Холодный мерзкий дождь.