Дети леса, дети звезд

Внезапно стало тепло, и сфинкс распластался по гигантской бугристой поверхности, приник к ней пушистым брюхом, обнял крыльями и попытался мысленно показать людей, и чего они хотят, и пожаловаться, что попал на такое трудное дело, и не знает, как теперь быть и можно ли тут вообще что-либо сделать. Это оказался настолько щенячий скулеж, что старый дракон слушал его долго, изредка вздыхая и прикрывая огненно-золотистый глаз шершавым, как будто чешуйчатым веком.

Но вот сфинкс устал, замолчал, и тогда заговорил дракон, и его речь была не слышна человеческому уху, но в небе на короткое время тучи разошлись, и в чистой, темной вышине вспыхнуло и заполоскалось северное сияние, а потом холодный ветер опять яростно засвистел над самой землей, хлестнул снегом, взвился повелительно, запрещая выход зверю разумному и неразумному из теплых убежищ. Там, в самом сердце снежной бури Дракон разговаривал со сфинксом и одновременно словно бы срастался с ним, так что посторонний увидел бы вместо крылатого зверя скалу, по очертаниям похожую на того, кто только что сидел у костра.

Дракон говорил, он был всем, он был всегда, он знал все и всех от начала времен, он был единственным, кто мог что-либо позволить или запретить, и Грин тоже видел все живое в мире его глазами, и больше всего это было похоже на тесто или на жидкую глину, и самой юной, самой пластичной, самой отзывчивой массой — слоем на шкуре дракона оказались люди. Неубиваемые, хорошо адаптируемые к любым условиям. Можно ли было сказать, что дракон их любил? Нет, такого понятия не было. Но эмоции были, иногда такие сильные, что вся душа у сфинкса переворачивалась то от радости за ловкость ума и красоту человеческих творений, то от злобы за нерассудочность и разрушение того, что сам старый дракон творил тысячелетиями.

Они говорили всю ночь. Дул ветер, мела метель, и казалось, что снег будет сыпаться с небес вечно, пока в его холодных сугробах не скроются горы, и порой казалось даже, что за этой вьюгой нет ничего, кроме темной пустоты и рассвета не будет вовсе. Но вот дракон показал все, что хотел, а Грин его понял, и небо понемногу посветлело, а снег из ослепительно белого превратился в светло-серый.

По-прежнему на базу падали снежинки, по-прежнему над горными склонами кружила вьюга, а через высокую стену базы перелетел наглый рыжий зверь, встряхнулся, выбив попутно мешающие замки электроразрядом, дошел до переговорной, пачкая мокрыми лапами идеально чистый пластик пола, залез на светлый диван и блаженно заснул.

* * *

К моменту, когда Грин вынес одну за другой восемь дверей по пути к переговорной, база уже, мягко говоря, не совсем спала.

Полковник Моран, к примеру, вовсе даже совсем не спал — задолго до Грина, в ночь, вернулся из неофициально одобренной самоволки Ганн и передал от Старра записку о желании переговорить лично с комендантом, написанную еще до того, как серия плюх и пинков когтистыми лапами сфинкса обеспечила экс-дезертиру возможность переговоров и с Мораном, и со Стейлом, и всеми, кто еще был уполномочен вести допросы.

К записке полковник отнесся философски-недобро, рассудив, что независимо от того, когда послание было написано, желание Старра следует удовлетворить. А если уж ради лишнего сообщения об этом желании подняли Морана — возвращенцу тем более нехрен разлеживаться. Поэтому Старр также поднят был до рассвета, а к рассвету они с полковником уже ожесточенно спорили:

— Торговая сделка! — звенел Блейки, у которого к тому времени отчаянно болела голова, а остатки разума отчаянно рвались обратно, спать, и желательно подальше от этого дурдома. — Всего-то ничего, полковник! Что вы хотите за детали по списку? Давайте уже говорить за предметы, а не за эмоции!

— Ни те, ни другие одушевленными не являются, чтобы за них говорить! — ответно гремел Моран. — Равно как и с вашей стороны я пока что ничего, кроме эмоций, не наблюдаю — и не вижу смысла обсуждать поставку чего бы то ни было в случае, если вы отказываетесь сообщить, для каких целей поставленное будет использовано!

— Для людей оно будет использовано! — возмутился Блейки. — Таких вот, с руками, ногами, мозгами тоже! Надеюсь! Вы хотели колонизации — вот она, помогайте, давайте! Сидите тут, как треска на яйцах, тудою и сюдою, каких-то несколько транзисторов, резисторов, чего там еще? Чего вы хотите за них? Я много могу и сам рассказать, и где угодно посмотреть.

Кстати, Грина тоже я привел! — напомнил Блейки, как ему казалось, скромно и ненавязчиво. — Мне за это что-нибудь да полагается, а? Полковник?