Дети Мертвого Леса

– Ты всерьез рассчитывал дойти?

Хёд поднимает голову к ней. Он не видит, но все равно поворачивается, по привычке.

– Я всерьез рассчитываю уйти отсюда, – говорит он. – Так быстро, как только смогу. И почему бы не начать с того, чтобы добраться до чайника?

– Уйти? И куда ты пойдешь?

– Домой, – говорит он.

– Домой? – удивляется Шельда. – Ты ведь не помнишь, кто ты такой и откуда? Где твой дом?

– Не помню, – послушно соглашается он. – Но мой дом точно не здесь.

Он и так задержался на три месяца. Дома его считают погибшим? Эрлин уже не ждет его?

Он должен вернуться…

Сейчас… подтягивает ногу под себя, с усилием переворачивается, становясь на колени. Приподнимается. Наваливается грудью на кровать, заползает, втаскивает себя руками, падая лицом в край подушки. Кое-как, из последних сил, перекатывается на спину.

В ушах звенит.

От пота мокрые даже ладони.

Шельда смотрит.

– Тебе надо поесть, – наконец, говорит она. – У меня недавно сварился бульон, я сейчас принесу.

Уходит в глубину дома, куда-то во тьму, на кухню. Гремит чем-то. Достает посуду, снимает крышку, наливает. Хёд пытается сесть, привалившись к стене.

– Я налила в кружку, – говорит Шельда, возвращаясь. – Так тебе будет удобнее. Только подожди пока, очень горячий.

Поправляет табуретку у кровати, ставит кружку на нее.

– Спасибо, – говорит Хёд.

В животе урчит от запаха еды. Вчера, когда очнулся, Шельда давала ему только какой-то отвар, густой и горький, сказала, что поможет восстановить силы. И немного кислого молока потом. А сейчас – бульон пахнет просто умопомрачительно, ждать невозможно.

Хёд протягивает руку, пытается нащупать… осторожно, чтобы не задеть, не уронить. Берет. Кружка тяжелая, руки от такого веса чуть подрагивают, приходится держать двумя… но с этим еще удается справиться. Горячая… Осторожно, обжигаясь, сделать маленький глоток.

И снова накатывает кашель. Кружка прыгает в руках, брызги…

Шельда успевает перехватить, отобрать. Но Хёд все равно успевает обжечь пальцы. Облизывает, потом вытирает об одеяло. Жирный бульон, страшно вкусный.

Вдох-выдох… надо собраться… спокойно.

– Я помогу, – говорит Шельда. Уверенно берет его за руку, вкладывает кружку, осторожно придерживает сама. – Не торопись.

У Шельды тонкие нежные пальцы, но очень сильные. От нее пахнет медом и травами… чабрецом… удивительно. И чем-то еще, едва уловимым, Хёд пытается понять, но это все время ускользает…

Опасной силой пахнет.

Хёд пьет маленькими глотками, и по телу разливается тепло. Безумно хорошо.

* * *

Сегодня Хёд успел справиться, но… вчера, когда только очнулся – волнами накрывала паника, до истерики, до невозможности дышать. Нет, он держался… как мог. Но собственная беспомощность сводила с ума. Вчера он лежал, отвернувшись к стене, пытаясь осознать… Вдох-выдох… нужно понять…

Как вышло все это?

Последнее, что помнит – они неделю, как взяли Фесгард. Ночью сидели с людьми у костра, в лагере, а не в крепости, где слишком много крови… еще немного, и ушли бы домой. И вдруг Лес дернул его, потянул с такой силой, что сопротивляться зову невозможно. Как никогда еще в жизни. Выворачивая… Напрочь лишая воли.

«Убей его!» – звенел в ушах женский крик. «Иль, убей его! Убей эту тварь! Я ненавижу! Иль…»

И Лес взялся убивать.

– Я убью его! – серьезно говорит Тьяден.

Мальчишка. Младший брат Шельды, насколько Хёд успел понять. Он сидит за столом… стол тут неподалеку… уплетает за обе щеки куриный суп.

Весь день Тьяден помогает кому-то из соседей с овцами, за это им с Шельдой дают молока и крупы. У Шельды куры и ткацкий станок… Они не здешние, просто дом был пустой, их пустили перезимовать. Старые хозяева ушли, когда войска Леса взяли Фесгард. Сейчас здесь слишком опасно, многие ушли. Того и гляди – появятся твари…

– Вырасту и убью! – говорит Тьяден.

– Кого? – спрашивает Хёд.

– Хёнрира! Я не верю, что он умер. Он где-то там… Рано или поздно я убью его!

«За что?» – глупый вопрос. Тьяден человек. Их ненависть к лесным тварям понятна. А Хёнрир – самая кровожадная тварь.

– Сколько тебе лет? – спрашивает Хёд.

– Двенадцать! Я уже взрослый! – горячо и уверено говорит Тьяден.

В двенадцать Хёд сам уже сражался, в четырнадцать – командовал людьми… Но Тьяден… По тому, с каким азартом он обещает убить, сразу ясно, что убивать ему никогда не доводилось.

– Ты умеешь драться? – спрашивает Хёд. – Владеешь оружием?

– Умею! – говорит Тьяден. – Мой отец учил меня. Он был лучшим воином из всех, кого я знал!

Мальчишка.

– Он погиб?

– Да. Хёнрир убил его.

Погиб в битве за Фесгард?

– Хёнрир? Лично?

– Да, сам, – упрямо говорит Тьяден, и вдруг такая неподдельная ярость в голосе. – Хёнрир заставил моего отца сдаться, пытал, а потом убил.

Какого хрена?

– Он был комендантом Фесгарда, – говорит Шельда.

Нораг? Нораг был его отцом? Их отцом?

Стоит усилий сохранить невозмутимое лицо.

В голосе Шельды ясно слышен вызов.

Она что-то знает? Знает кто он?

Но кто тогда она сама?

У Норага был сын, но дочери не было. Зато была жена. Двадцать лет назад Нораг приехал в Фесгард с женой и до взятия крепости она…

– А ваша мать? – спрашивает Хёд осторожно.