Дети моря. Трилогия

Ветер усиливался. По Юросу разгулялись волны.

— Поедем торбать, а то утром, путного ждать нечего.

Сказав это, дед привязал к палке большую жестяную банку с пробитыми мелкими отверстиями. Мы поднялись на карбасе вверх по речке. Я и Костя сидели за веслами, а дед «торбал» — ударял банкой по воде.

Бум-м-м! Бум-м-м! — гремела банка, пугая рыбу и выгоняя ее из речки в большую реку. Но устье речки было надежно загорожено, и рыбы должны были неминуемо попасть в сети.

Потом предстояло самое интересное — осмотр сетей. Дед, отдыхая, курил. А нас одолевало нетерпение. Костя молча глядел на деда и очень беспокоился: а вдруг рыба вырвется из сети и уплывет?

Я держал себя солидно, как это полагается порядочному рыбаку, изредка перебрасываясь с дедом двумя-тремя словами относительно погоды, прошлогодних уловов и прочих рыбацких дел. Однако дед продолжал курить и, казалось, не собирался ехать к сетям.

Наконец я не выдержал:

— Не пора ли посмотреть?

— Пожалуй, пора, — согласился дед.

Признаться, я подозревал, что дед и сам давно хочет осмотреть сети, но лишь нарочно оттягивает удовольствие.

Разумеется, самое главное делал я — осматривал снасть. Дед поддерживал карбас на веслах, чтобы его не наносило течением на сети. Костя был около меня, готовый помочь, если я потребую. Вообще на рыбалке мой приятель во всем слушался меня. Он ведь никогда не рыбачил сетями. А удочки и донницы — какая же это рыбалка!

Вначале осматривали троегубицу — двойную длинную сеть. Она была связана из тонких ниток и из прядена. Ячейки из тонких ниток — мелкие, а в ячеи из прядена могла проскочить большая семга.

Костя донимал меня расспросами:

— Дима, почему «троегубица» называется?

— Потому, что троегубица…

Я и сам не знал, почему так называется эта сеть, но признаваться мне не хотелось.

— Тут две сетки, — настаивал Костя. — Значит, двоегубица…

— Не суйся, Костя! Видишь, дело…

Приподняв сеть, я напряженно всматривался в глубину. Что-то черное запуталось в ячеях. Конечно, это язь! Я узнал его, как только он, передернутый сетью, показал свой серебристый бок.

Потом я освободил из ячей двух толстых красноватых окуней и передал Косте.

Но вот сеть натянулась, ослабла и снова натянулась. И вдруг вода вскипела. Я чуть не опрокинулся за борт от неожиданности.

— Дедушко, щука! — зашептал я, не надеясь на свои силы. — Больша-ая!..

Тут дед не выдержал и, держась за борта, перелез ко мне на корму.

Осторожно подведя щуку к борту, мы попытались перебросить ее в карбас. Но хищница, рванувшись вглубь, ускользнула из рук и окатила нас крупными брызгами. Карбас зачерпнул бортом воду.

В глубине рыба притихла, притаилась.

— Чертовка! — вздохнув и с изумлением глядя на нас, сказал дед. — Ничего, теперь она наша. Не уйдет.

Действительно, щука запуталась очень сильно. Пришлось отвязать конец троегубицы и выбирать всю сеть. Как только щука перевалилась в карбас, дед ударом уключины по голове оглушил ее.

У щуки была страшная пасть и черная пятнистая спина. Она разлеглась на дне карбаса, словно отдыхая. Голова ее лежала под одной банкой, а хвост распластался под другой.

— Фунтов пятнадцать, — сказал дед, похлопывая рыбу по пятнистому боку. — Хороша рыбка!

Из маленьких сетей мы достали несколько окуней и сорог, которых по размерам дед называл «ровными».

Было уже совсем поздно. Ветер не унимался. Стало прохладно. Мы вышли на берег, довольные удачей, и улеглись спать.

Я проснулся от шума и ветра. Костя и дед уже встали. Как видно, они готовились к отъезду.

Небо было ясное, голубое, а по широкой реке Юросу катились тяжелые, с белыми всплесками волны.

Нужно было осмотреть и вытащить сети. Когда я думал о воде, холодная дрожь проскальзывала по телу. Но, к моему удивлению, вода оказалась теплой.

На этот раз в сетях ничего не было, если не считать одного маленького подъязочка, непонятно каким образом запутавшегося в крупных ячеях. Дед швырнул подъязка в речку:

— Иди гуляй себе, беспутный…

Ветер загнал всю рыбу в глубины, на дно. Теперь о рыбной ловле нечего было и думать.

— Дождь — это терпимо, и мороз даже терпимо, а вот уж ветер нашему брату никак не по нутру, — бормотал дед, садясь за весла. — В такую погоду ерша не достать. Поехали, ребятки, домой!

На Юросе карбас стало покачивать. В такой шторм в море не выходят суда. На Северной Двине заливает и перевертывает карбасы. Падают под напором ветра деревья, и с крыш слетают листы железа. Город, река, лес — все наполнено непрерывным шумом.

Ветер, гоня высокие волны, долго не выпускал наш карбас из Юроса. Волна ударяла в широкий нос карбаса и медленно поднимала его. Потом нос стремительно нырял вниз. Другая, со злобой шипящая волна захлестывала карбас и снова приподнимала его.

Мы гребли в три пары весел, но карбас почти не двигался. Я сидел на кормовой банке и, управляя карбасом, греб от себя.

— Нос на волну! — заорал дед, когда волна вдруг ударила в борт.

Озверелые волны с ревом бросались на маленький карбас.