Дети надежды

Чудовище вырвалось наружу с диким ревом, Яромир бросился на… на ВРАГА! Он резал, колол, снова резал — силы будто удесятерились, он доставал, он наносил раны… И его тоже доставали, вроде, руку ещё порезали… Но он не чувствовал сейчас боли, ничего вообще, кроме поглотившей его бешеной ярости. Он даже не почувствовал победы, когда загнал, наконец, нож в печень Бешеного, он не понял, что пора остановиться, когда оружие выпало из ослабевшей руки Тито. Чудовищу было мало, оно ещё не насытилось… И Яромир, отбросив нож, навалился на Бешеного, и, схватив за волосы, бил его головой о булыжник, бил до тех пор, пока… пока…

Звуков он тоже не слышал. Никаких, будто голову чем обмотали. А потому, не услышал — ощутил, скорее, как у Тито то ли в груди, то ли в горле булькнуло что-то, как он выдохнул со всхлипом, и словно коснулось что-то легонько лица Яромира, и он понял, что этот выдох — последний, что это и есть смерть…

В этот момент у него в голове как будто щелчок раздался. Силы его враз оставили, ощущения стали возвращаться, рана на ноге заболела, и рука порезанная… Звуки, правда, он пока слышал, как сквозь плотный слой ваты… Он с трудом разжал пальцы, сжимавшие волосы Тито…

Кто-то… да нет, не кто-то, а тот преподаватель, что следил за поединком, оттащил его от тела Бешеного, рывком поднял на ноги. Только Яромир на ногах не удержался, рухнул на колени.

Вот и мешок принесли, и тело в него запихивают. Только глаза у Тито открыты, смотрят застывшим взглядом в серое небо… Не порядок…

— Стойте! Обождите! — хрипит Яромир, едва слыша собственный голос.

Он подползает к телу, уже по самую шею укрытому черным пластиком, касается окровавленными пальцами век Тито, закрывая ему глаза. Вот, теперь всё, как надо.

— Прости… — шепчет он одними губами, прежде чем лицо Тито скрывается под пленкой.

А потом он поднимается, выходит, хромая, из круга и тут же кто-то… нет, не кто-то, а Эйдо Мар, Малыш… подхватывает его под плечо, тащит в лазарет. И остальные его ребята подбегают, помогают, говорят что-то… что он — герой, что крут, и всё такое прочее…

— Сам дойду! — он пытается вырваться, но Малыш, который почему-то ничего не говорит, не пускает его, держит крепко.

И так они доходят, наконец, до лазарета, где Яромиру обрабатывают раны. Он пытается отказаться от обезболивания, и его парни опять громко восхищаются… Придурки, при чем тут крутизна, он просто хочет хоть что-нибудь чувствовать!

«Белые мантии» говорят, что ему надо сутки отлежаться, и выгоняют его парней — слишком шумят, мол. Правильно, пусть выгоняют, достали уже со своими восторгами. И все уходят, кроме Малыша…

— Ты-то чего остался? — мрачно смотрит на него Яромир.

— Я подумал… — Малыш касается его руки. — Тебе может что-нибудь понадобиться…

Руки у Малыша теплые, мягкие, на них, как будто, и мозолей даже нет. Это могло бы быть приятно, то, как он трогает Яромира, но сейчас это бесит. «Нашел время! Блядь, если ему так приспичило, пускай к кому другому клеится!»

— Мне ничего не нужно. И никто не нужен. Уйди! — Яромир едва сдерживается, чтобы не наорать на Малыша.

Тот, видно, понял, что лучше не нарываться, быстро поднялся и, буркнув: «Выздоравливай поскорее!», исчез за дверью.

И, наконец-то, стало тихо.

… Яромир проснулся ночью. Один, в пустой темной палате. Он ненавидел вспоминать детство, но сейчас вспомнил… Как боялся темноты, как был убежден, что внутрь к нему заползло чудовище из мрака, поселилось в нем и пожирает его душу… Потом он стал старше и сказал себе, что нет никаких чудовищ… В этом он был не прав. Чудовище из мрака на самом деле существует. Оно жило в нем, оно сожрало его душу, и теперь он сам — чудовище.

* * *

— И ты мне потом все-все расскажешь, да?

— Обязательно.

…Исен Дин-Хадар только что связался с ним и пожелал, чтобы его младший внук, о выдающихся способностях которого он слышит едва ли не каждый день, ассистировал ему завтра утром на операции.

То, что Председатель Амирата оперировал лично — это была традиция, заведенная ещё Великим Оакимом. Дин-Хадары, прежде всего, — «белые мантии». Да-да, Дани с малых лет это слышал, что Великий Оаким снискал себе славу, в первую очередь, как один из лучших хирургов современности…

Весьма любопытно, кто это удостоился такой чести, чтобы дед собственноручно его покромсал?

В одном можно было быть уверенным: раз за дело взялся Исен, значит, это что-то серьезное. А серьезными операциями Дани ещё не занимался. Ему уже доверяли работать самостоятельно, но пока это было что-нибудь простенькое, как правило, пластика. Но, всё равно, он был уже полноправным хирургом.

После каждой такой самостоятельной операции он всегда приезжал к Эстэли — они завели свою традицию. И Эстэли уже ждал его, приготовив напиток с яблоком и корицей, и требовал рассказать ему «все-все». Дани, разумеется, рассказывал. «Все-все», что интересовало Эстэли.

— Ух, ты! Значит, этому Дэлис, и правда, столько лет?.. На самом деле?.. А эта Моник, какая у неё по счету уже операция? Вот, я так и знал, что в интервью она врет! Ещё мои родители говорили, что помнят её с другой формой носа…