"Дети небесного града" и другие рассказы

Сестренка моя, Лиза, та самая, которую так обнимал отец Серафим, называя ее сокровищем, крепко держалась за меня обеими руками. На выходе из лесной темноты она сжала мою руку и, взглянув мне вопросительно в лицо, проговорила:

— Ведь отец Серафим только кажется старичком, на самом деле он такое же дитя, как ты да я. Не правда ли, Надя?

Много с тех пор видела я и умных, и добрых, и мудрых глаз. Много видала и очей, полных горячей искренней привязанности. Но никогда с тех пор не видала я таких детски ясных, старчески прекрасных глаз, как те, которые в это утро так умильно смотрели на нас из высоких стеблей лесной травы. Улыбку же, покрывшую это морщинистое, изнуренное лицо, могу сравнить только с улыбкой спящего новорожденного, когда, по словам нянек, его еще тешат во сне недавние товарищи Ангелы.

С утра на следующий день отец Серафим, как и обещал, оказался в монастыре. Нас, паломников, он встретил, как радушный домохозяин встречает приглашенных им гостей, в открытых дверях своей кельи. Пребывание в бору не оставило на нем и следа: желтоватоседые волосы были гладко причесаны, в глубоких морщинах не заметно было крови от укусов лесных комаров, белоснежная полотняная рубаха заменила заношенную сермягу, весь он был как бы воплощением слов Спасителя:

— Когда постишься, помажь главу твою и умой лицо твое, чтобы явиться постящимся не перед людьми, но перед Отцом твоим, Который втайне, и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно.

Лицо отшельника было радостное. Келья была заставлена мешками, набитыми сухарями из просфор. Свободным оставалось только место перед иконами для коленопреклонения и молитвы. Рядом со старым монахом стоял такой же мешок с сухарями, но открытый. Отец Серафим раздавал из него по пригоршне каждому подходящему к нему паломнику, приговаривая:

— Кушайте, кушайте, светики мои. Видите, какое у нас тут обилие.

Покончив с раздачей и благословив последнего подходящего, старик отступил на полшага назад и, поклонившись глубоко на обе стороны, промолвил:

— Простите мне, отцы и братия, в чем согрешил против вас, словом, делом или помышлением. — Затем он выпрямился и, осенив всех присутствующих широким иерейским крестом, прибавил торжественно, — господь да простит и помилует всех вас.

Так закончилось наше второе свидание с Преподобным старцем. Как мы провели остаток этого дня, не помню, но ярко сохранился в моей памяти третий и последний день нашего пребывания в Саровской пустыни.

Исповедавшись накануне, отец Серафим в этот день служил как иерей обедню в небольшой церкви. Размер ее позволял только немногим из паломников присутствовать при богослужении.

Вспомнив о нас, не попавших в храм, преподобный выслал послушника сказать, что он выйдет к нам с крестом после богослужения.

Все мы, богатые и бедные, ожидали его, толпясь около церковной паперти. Когда он показался в церковных дверях, глаза всех были устремлены на него. На этот раз он был в полном монашеском облачении и в служебной епитрахили. Высокий лоб и все черты его подвижного лица сияли радостью человека, достойно вкусившего Тела и Крови Христовых. В глазах его, больших и голубых, горел блеск ума и мысли. Он медленно сходил со ступенек паперти и, несмотря на хромоту и горб на плече, был величаво прекрасен.

Впереди всей нашей толпы оказался в это время знакомый немецкий студент, только что приехавший к нам из Дерпта. Его рослая, красивая фигура и любопытство, с которым он смотрел на то, что ему казалось русской странной церемонией, не могли не привлечь внимание отшельника, и он ему первому подал крест. Книрим так звали молодого немца, не понимая, что от него требуется, схватился за крест рукой и притом рукою в черной перчатке.

— Перчатка, — укоризненно заметил старец.

Немец окончательно сконфузился. Отец Серафим отступил шага на два назад и заговорил:

— А знаете ли вы, что такое Крест? Понимаете ли вы значение Креста Господня, — и красноречивым потоком полилась звучная, стройная речь из уст вдохновенного монаха.

Если бы и хватило у меня памяти, чтобы сохранить слова отшельника, то и тогда не смогла бы я передать ее. Ведь мне было не более десяти лет.

Но не забыть мне этого ясного взора, вдохновенного в эту минуту мудростью свыше. Живо помню звуки голоса, говорившего «как власть имущий» малому стаду собравшихся в Сарове богомольцев. Помню сочувственный блеск в черных очах Прокудина, помню старую бабку свою, смиренно стоявшую перед отшельником. Помню юношеский восторг, разгоравшийся в глазах моего молодого дяди. Его заметил проповедник и, слегка нагнувшись к дяде, сказал:

— Есть у тебя деньги?

Дядя бросился было разыскивать в карманах бумажник, но отшельник остановил его тихим движением руки:

— Нет, не теперь, — сказал он, — раздавай всегда везде.

И с этими словами протянул к нему первому крест. И покойный дядя мой не «отошел скорбя», как это было с богатым юношей из Писания.