Дети немилости

Но ещё задолго до этого, подняв глаза от отчётливых резких строк — даже в почерке Онго чудилось эхо одолевающей его ярости — я встретил понимающий взгляд отца: оба мы были потрясены и испытывали восторг, близкий к опаске. С трудом верилось, что такое возможно. Едва придя в себя в чуждом мире, не успев изучить новейшие вооружения, в незнакомой местности, в разгар операции, длящейся уже три года, Эрдрейари за несколько дней выявил ошибки командования и составил рекомендации к их исправлению.

Позже я спросил у него об этом.

«Но люди-то всегда одинаковы», — добродушно отвечал генерал.

…Онго подошёл к расписному деревянному глобусу, тронул тяжёлый шар. Поднял взгляд на книжные полки за чистым стеклом — и озадаченно склонил голову. «Позволь, Мори», — проговорил он; не дожидаясь моего ответа, отворил дверцу и вытащил одну из книг.

— Это — издали? — раздельно спросил он, и голос его был полон неподдельного ужаса.

— Онго…

В руках генерала оказалось моё любимое издание «Слова о Востоке», карманное, в отличном прочном переплёте и с прелестными миниатюрами.

— Не то чтобы это был личный дневник, — весьма сухо сказал Онго, листая страницы с таким видом, будто касался чего-то гадкого. — Но, во-первых, он ни в коем случае не является цельным произведением, а во-вторых, я не успел подготовить его к печати.

Я так оробел, будто сам подписал путевые заметки Эрдрейари в печать, хотя впервые это было сделано задолго до моего рождения. Я находил книгу очаровательной как раз за отсутствие столь ценимой Онго безупречной формы; в ней всё было вперемежку — стихи, записи народных сказок, мысли о государственной доктрине и военном деле, картины быта и нравов, снова стихи…

Онго брезгливым движением поставил книгу на полку. Пощёлкал пальцами. Стук, стук. Он не имел привычки вздыхать.

— У меня было дурное предчувствие, — пробормотал он.

Я опустил чашку на блюдце. Эрдрейари мастер беседы, но времени остаётся всё меньше…

— Онго, — сказал я. — Прости, что меняю тему, но чем я обязан твоему сегодняшнему визиту?

Тот помолчал. Уточнил:

— Если я не ошибаюсь, сегодня в Данакесту возвращается Эррет?

— Да. Честно говоря, я ждал её не раньше чем через месяц, но она быстро управляется с делами. Надеюсь, она сможет рассчитывать на твою помощь, Онго. Ты сам когда-то сказал, что Восточные острова не прощают пренебрежения, а из-за переговоров с аллендорцами я непозволительно затянул с поездкой. Пришлось заказать верховному магу пространственный разрез. Атомник может подождать на авиаполе, но схема ждать не будет…

Онго поглядел на меня.

— Мори, — сказал генерал, — я знаю, что ты торопишься, и потому прошу прощения за то, что сразу перехожу к делу.

Я удивлённо поднял бровь.

Впрочем, должно быть, для Эрдрейари эти светские разговоры действительно называются «сразу». Я забываю, что он родом из другой эпохи. Какое-то время после пробуждения в его речи ещё проскальзывали старинные конструкции, а его представления о нравах и общественном устройстве не соответствовали действительности, но уже через пару месяцев он стал казаться совершенно современным человеком.

Есть иллюзия, что со временем нравы смягчаются и мы цивилизованнее наших прадедов. Но стоило взглянуть, как Эрдрейари обращается с пленными, мирными жителями, собственными солдатами, сравнить его с живыми генералами… Благородство — категория вневременная.

Эрдрейари медленно мерил шагами комнату. Качался тяжёлый плащ, утреннее солнце золотило маску. Яркий луч сверкал на лаке глобуса, как раз там, где находилась столица и примыкающие к ней земли.

— Мори, — наконец, произнёс Онго, остановившись возле глобуса и разглядывая северные материки, — я понимаю, как нелепы разговоры о предчувствиях, и всё же… Не могу сказать, чтобы мне приятно было сознавать это, но своим теперешним существованием я обязан Лаанге.

— Мы все многим обязаны Лаанге, — сказал я. — Но не упомню человека, которому было бы приятно это сознавать.

Онго склонил голову, скрестив руки на груди.

— Пойми меня правильно: я более чем благодарен ему. Я рад, что получил возможность узнать вас всех и исполнить клятву.

И тогда — возможно, с опозданием — я почувствовал беспокойство. Онго держался слишком серьёзно, слишком долго он подводил разговор к тому, что я должен был услышать. Он, конечно, был литератор, но и военачальник; он мог выражаться вычурно, но хождений вокруг да около не уважал в обеих своих ипостасях.

Я выпрямился в кресле и сплёл пальцы.

«Кажется, меня ждёт дурная новость, — подумалось мне, — настолько дурная, что даже не требует спешки». Впрочем, за последние полгода дурных новостей я услышал больше, чем за всю предыдущую жизнь, и потому ждал спокойно.

— Онго.

Тот медлил. Маска оставалась непроницаемой, но я смотрел на сложенные кисти его рук и чувствовал, как нарастает тревога.

— Видишь ли, Мори, — наконец, очень мягко проговорил он, — фактически… теперешний я создан Лаангой. И потому между ним и мной существует определённая связь. Он видит меня насквозь, но и я вижу кое-что.

— Что случилось?

Онго глянул на меня.