Дети немилости

Дождь зарядил с утра. Под окнами мокли цветы, волнами ходили древесные кроны; пухлые пелены облаков точно опускались к самой земле, и казалось, вот-вот нанижутся на серебряные шпили. Река потемнела. Поверхность воды дрожала от ударов небесных капель. Вдоль улиц бежали зонты, храня под собою людей, а по оконным стёклам струились тонкие ручейки, словно упавшие прямо с волос Арсет Милосердной. Сплетая голос с хорами дождя, журчал в углу священный фонтанчик, подаренный мне когда-то прабабкой. Крупная сапфирового стекла звезда бледно светилась над серебряной статуэткой: Арсет стояла над чашей, и из сложенных её рук проливалась вниз тоненькая струйка воды.

Я рано научился читать, но Ирва блюла древние священнические традиции и не позволяла несмышлёному ребёнку браться за Легендариум. Возможно, она была права — пустое любопытство обесценило бы древний и сложный текст, а в её пересказе он становился роскошнее любой сказки… В четырнадцать я всерьёз принялся за Писание и читал его в оригинале, на риеске, удивляясь, какими скучными и многословными оказываются на деле те истории, от которых в детстве щемило сердце. К примеру, «Речи Арсена» занимали десятую часть огромной книги, а смысл рассуждений святого царя и витязя сводился к нескольким строкам. Прабабка сделала всё, чтобы укоренить во мне веру, и возможно, именно потому вопросы веры никогда прежде не занимали меня. То, что было сказкой, стало мудростью иносказания и плодами тысячелетнего опыта, но не сверхчувственным знанием.

Кажется, обстоятельства изменились.

Лаанга ничего не сказал толком, но сказал достаточно. Я понял, с кем мы имеем дело. Стоило вообразить себе это, и холодок бежал по спине. Мифический образ Первой песни Легендариума, огромный и абстрактный, придвинулся слишком близко.

Мне хотелось молиться.

…Сражение с вечной смертью требует сил превыше тех, что есть у Арсет. Сотни тысяч лет длится подвиг её великой любви. Но как мать не в силах уберечь младенца от всего, что может ему грозить, так Арсет не в силах защитить мир от других опасностей. Поэтому он полон зла. Если бы Арсет могла обернуться, зло исчезло бы перед её лицом. Она просто не может.

На то, чтобы биться со злом, есть люди.

Творя человека из своей крови, Арсет даровала ему огромные силы, которые могут умножаться едва ли не бесконечно, разум, чтобы распознать зло, и волю, чтобы справиться с ним. Слабому же должна быть подмога от сильных, кто рядом. Арсет стойко бьётся, защищая людей, и хочет, чтобы дети её были добры друг к другу. Но от неё им помощи ждать не следует: все её силы отнимает сражение с вечной смертью. Сама Заступница просит о помощи тех, кто достиг высокой мудрости и большого могущества: пока Арсет стоит лицом к смерти, кто-то должен прикрывать ей спину.

Легендариум говорил: право на молитву есть только у тех, кому не осталось ничего больше, у тех, кому не в силах помочь никто.

— Мори, — задумчиво сказал Онго, прервав течение моих мыслей. — Прости мою дерзость…

Генерал стоял у окна, глядя на панораму Тысячебашенного за пеленами дождя. Он приотворил створку; порывами влетал ветер, нёс холод и дождевую пыль, а Онго выдыхал на улицу мгновенно гибнущие кольца дыма. Трубка его золотилась медовым цветом. Узкие пальцы левой руки едва касались стекла. Теперь они были не белыми, а тёмно-коричневыми. Лаанга исполнил обещание, вернув генералу плоть, и великий мертвец вовсю наслаждался её скромными возможностями. Я так радовался за него, что даже соглашался зябнуть под ветром.

— Что ты, Онго, — улыбнулся я. — Во-первых, ты старше меня годами, а во-вторых, чином.

— Чего я никак не могу одобрить, так это доверия, которое ты питаешь к Дому Теней, — прямо сказал Онго. — В особенности после того, как прежний глава шестого сословия оказался предателем и род Данари едва не был прерван.

Я подавил вздох.

Дождь барабанил по крыше.

Будь оно всё неладно! После того, как Лаанга исчез из Данакесты, мы вновь оказались в зале совещаний, ошеломлённые, растерянные, подавленные. Подозреваю, на такой эффект маг и рассчитывал. Я безуспешно пытался мыслить логически, чего-то требовал от господина Атри; Эррет, единственная привычная к выходкам Лаанги, взывала к моему разуму и настаивала, что всем необходимо немного успокоиться, прежде чем делать выводы… а железные командиры тем временем снова ухитрились сцепиться.

«Что скажет нам грозный Воин Бездны?» — осведомился ядовитый старец. «Вы к кому обращаетесь?» — сухо спросил Онго. «А вы — не воин? Как странно слышать подобное признание из ваших уст», — удивился Кайсен. Эрдрейари запоздало обнаружил в собственном ответе второй смысл и взъярился так, что мы все замолчали. «Я дал клятву, — ледяным голосом отчеканил он, — жизнь, смерть и посмертие своё посвятить Родине. Ради Уарры я отказался и от вечного покоя, и от новых рождений. Не тебе, тень, рассуждать об этом!»

Не передать, какую неловкость я чувствовал, встревая между ними после этих слов, но выбора у меня не было.