Дети немилости

Это тоже была неправда: Юцинеле долго еще лежала, прислушиваясь к беспричинно колотящемуся сердцу. Странное чувство овладевало ею. Столько случилось за последние дни, за последние месяцы; все течение жизни ее переменилось, как меняется течение горной реки, стоит ей устремиться через равнину. Это случилось не тогда, когда Арияс отправил ее в Аллендор из Верхнего Таяна, а много позже, осознание же пришло совсем недавно, хотя Неле и не могла разобраться, когда именно — может быть, с появлением Мори, может быть, только сейчас, над книгой строгой рескидди Нирайят.

Неле уснула, глядя на лик нарисованной Арсет, и во сне лик ожил: неизъяснимо прекрасная женщина стояла посреди неба, из чаши рук ее и с темных ее волос бежали ручьи. Сладкая влага поила пустыню, поднималась туманом и облаками, засыпала в ледяных шапках гор. Вставали зеленые леса, расцветали сады, рыбы играли в морях и озерах, звери приходили на водопой. Земля была полна жизни и песни.

Но почернело небо и стало огромной пастью.

Тогда Арсет превратилась в звезду, чьи лучи были крепче стали. И тысячи звезд вспыхнули с нею рядом, сливаясь в звездный доспех; и пасть не могла сомкнуться…

…Во сне у Неле слезы наворачивались на глаза: очень страшно было, и жалко было Арсет. Девушка не слышала шагов, да и редкое чуткое ухо услыхало бы их — мягкие поступи Младшей Дочери Акрит и Младшей Сестры Эмеллат, целительниц, привыкших к ночным обходам. Священницы переговаривались тихим шепотом. Теплое свечение ночника скользнуло по их фигурам туманным пятном; тени и свет играли в складках белых накидок, светлые глаза рескидди отражали и излучали сияние.

— Что с Ее Святейшеством? — спросила Эмеллат, главный врач госпиталя.

— Возвращается, — отвечала Акрит. — Пульс и дыхание почти пришли к обыкновению. Похоже, она уже слышит звуки.

— Вовремя, — сказала Эмеллат еще тише, чем прежде.

— Что думаешь ты, Младшая Сестра? — помолчав, спросила старуха.

В эту минуту сон Юцинеле перестал быть страшным. Ушли ужасные пространства земли и неба, скрылось видение звезды и пасти, и остался лишь покой, тихий сон среди белых занавесей в храмовом госпитале — в Рескидде, обители бессмертных легенд, самом древнем и великом из городов; и только Арсет по-прежнему была живой, а не нарисованной на стене. Она стояла рядом и смотрела на Неле. Глаза у нее были светло-сиреневые.

— Припоминаю святые строки, — печально улыбнувшись, Эмеллат склонила среброволосую голову. — Много ли толку сейчас от иных мыслей? Подождем Младшей Матери, потом будем решать.

Акрит согласно кивнула, и обе удалились, никого не потревожив. Напоследок Младшая Дочь кинула назад единственный взгляд, удостоверяясь, что подопечные ее спят тихо и никого не мучает боль. В приотворенное окно входил ветерок и покачивал занавеси; среди смутной полутьмы-полусвета реяли сновидения…

Юцинеле знать не знала, как это — «учить язык». Она могла разок переспросить, услыхав незнакомое слово, но грамматические конструкции (о существовании которых горянка и не догадывалась) укладывались в ее памяти так легко, что она даже не замечала этого. В горах только женщины, запертые в домах, говорили на единственном диалекте, а всякий мужчина знал три-четыре, так что Неле, воин, не видела в своем языковом даре ничего, достойного удивления.

Иное дело Данирут. Маленькая рескидди ахала и восхищалась, вгоняя Неле в краску.

— А я вот, — жаловалась Дани, — учу-учу, восемь лет учу, и все как корова на колеснице.

— Да зачем тебе языки? — смеялась Неле. — Что за язык тебе нужен? По всему свету говорят на риеске.

— А я хочу поехать в Уарру.

— И в Уарре говорят… — отвечала Неле, замирая от внезапного и странного волнения.

— Я хочу поехать на Восточные острова, в самую дальнюю Уарру, — горячо говорила Дани. — Там не говорят на риеске. Там у людей глаза вчетверо больше, чем у нас с тобой, там до сих пор живут демоны, золотые демоны Легендариума. В Рескидде одни сказки остались, а там — живут!

И Неле отводила глаза, и кусала губы, и не знала, воскрешать ли в душе давний ужас или вместе с Данирут представлять удивительные картины. «Может быть, есть какая-то другая Уарра, — думала она. — В одной танки и мертвецы, в другой добрые люди и чудеса».

В иное время они с Данирут не сошлись бы. Спокойная, прохладная по натуре Юцинеле тяготилась обществом нетерпеливой и шумной южанки. Острый ум четырнадцатилетней Данирут был развит превосходным образованием — невежество и суеверность Неле, поначалу забавлявшие рескидди, скоро стали ее сердить. Временная слепота заперла Данирут в больничной палате, и горянка стала для нее пусть не подругой, но милым сердцу развлечением. Дани многое знала, все, что знала, охотно рассказывала, а Неле жадно слушала, впитывая южную науку.