Дети ночи

Но я уже овладел собою. Ее влияние исчезло с упадком сил, я освободился, и главным моим чувством теперь стала ярость — горькая, жгучая ярость. Наконец-то я обрел возможность, пусть единственную, выказать этой женщине те чувства, которые в действительности питал к ней. Моя душа наполнилась ненавистью столь же низменной, как та любовь, против которой она была направлена. То была свирепая, убийственная страсть восставшего раба. Я мог в тот момент схватить костыль и ударить ее по голове. Она вскинула руки, словно защищаясь от удара, и отпрянула от меня, забившись в угол кушетки.

— Бренди! — едва слышно попросила она. — Дайте мне бренди!

Я взял графин и вылил его содержимое под корни пальмы, росшей в горшке у окна. Потом выдернул фотографию из ее пальцев и разорвал снимок на сотню клочков.

— Мерзкая женщина, — сказал я, — если бы я решил выполнить свой долг перед обществом, вы не вышли бы никогда из этой комнаты живой!

— Я люблю вас, Остин, я люблю вас! — захныкала она.

— Да?! — воскликнул я. — А до того — Чарльза Сэдлера. И сколько таких еще было ранее?

— Чарльз Сэдлер! — ахнула она. — Он говорил вам? А, значит, Чарльз Сэдлер, Чарльз Сэдлер! — Из ее побелевших губ это имя вырвалось, как шипение змеи.

— Да, я уже распознал вас, и другие тоже распознают в свой срок. Вы — бесстыдная тварь! Вы знали, в каком я нахожусь положении, и все же использовали свою мерзкую силу, чтобы привлечь меня к себе. Возможно, вам еще удастся снова добиться этого, но по меньшей мере теперь вы запомните, что я люблю мисс Марден всем сердцем, а вы мне отвратительны, ненавистны! Даже видеть вас, слышать ваш голос мне тяжко. В моей душе лишь ужас и омерзение. И думать о вас не желаю! Вот что я чувствую на самом деле, и если вы вновь вздумаете своими фокусами связать меня, притащить, как притащили сегодня, вряд ли вам доставит много удовольствия любовник, насильно созданный из человека, прямо высказавшего вам свое истинное отношение. Вы можете заставить меня произносить любые слова, но не сможете скрыть, что…

Я умолк, потому что голова ее запрокинулась, она потеряла сознание. Не вынесла того, что я высказал ей в лицо! О, какое удовлетворение согревает меня при мысли, что впредь она уже не сможет ошибиться в моих чувствах, как бы ни сложились обстоятельства. Но что дальше? Что она предпримет теперь? Я не решаюсь загадывать. Хоть бы она оставила меня в покое! Но когда я вспоминаю, что сказал ей… Ладно. Пусть хоть ненадолго, но я победил ее.

11 апреля. Я почти не спал ночью и утром почувствовал такую слабость и лихорадку, что был вынужден попросить Пратт-Хэлдейна заменить меня на лекциях. Впервые за все время преподавания я пропускаю занятия. Около полудня я встал с постели, но голова болит, руки трясутся, и нервы в плачевном состоянии.

И надо же было явиться ко мне вечером не кому иному, как Уилсону! Он только что вернулся из Лондона, где давал лекции, читал доклады, устраивал собрания, демонстрировал медиума, провел ряд опытов по передаче мысли, развлекал профессора Рише из Парижа, просиживал часами, уставившись в кристалл, и получил кое-какие доказательства прохождения материи сквозь материю. Все это он излил на меня единым залпом.

— Но вы-то! — воскликнул он наконец. — Вы плохо выглядите. И мисс Пенклоуза сегодня в полной прострации. Как ваши опыты?

— Я их прекратил.

— Да что вы! Почему?

— Подопытный субъект показался мне опасным.

На свет божий явился его большой коричневый блокнот.

— Очень интересно, — заявил он. — На каких основаниях вы это утверждаете? Пожалуйста, изложите факты в хронологическом порядке, укажите время, хотя бы приблизительно, и имена надежных свидетелей, а также их постоянное место жительства!

— Но сначала я должен спросить: приходилось ли вам наблюдать случаи, когда кто-то посредством месмеризма добился власти над другим человеком и воспользовался ею в предосудительных целях?

— Десятки случаев! — возвестил он с восторгом. — Преступления путем внушения…

— Речь идет не о внушении. Я имею в виду ситуации, когда от одного лица к другому внезапно передается импульс — неуправляемый импульс.

— Одержимость! — вскричал он, чуть ли не ликуя. — Редчайшее явление! Известно пять случаев, из них три с солидной аттестацией. Но неужели вы… — Экзальтация лишила его дара речи.

— Нет, ничего подобного, — сказал я. — Доброго вам вечера! Вы уж простите меня, но я нынче нездоров…

Так я наконец отделался от него, уже держащего наготове карандаш и блокнот. Всякому нелегко будет воспринять рассказ о моей беде, но уж лучше прятать горе в душе, чем позволить Уилсону выставить меня напоказ, как уродца на ярмарке. Он перестал воспринимать окружающих как людей. Для него мы все — только случаи и феномены. Мне легче умереть, нежели снова завести с ним разговор на эту тему.