Дети Ноя

Мы без промедления взялись за работу, собирая доски и брусья, которых, по счастью, полно было на чердаке. Нам пришлось расширять снежный колодец, чтобы просунуть в него самые широкие доски. На это потребовался целый день упорной работы, так как снег, по-прежнему рассыпчатый, не желал уплотняться, и стенки колодца пришлось обшивать досками.

Наконец это было сделано, и на следующее утро нам удалось без особого труда перетащить на крышу часть балок. Расчистка части крыши от сугробов заняла у нас еще добрых полдня. Хотя ветра не было, крепкий мороз отнюдь не облегчал нашу задачу, и время от времени приходилось спускаться вниз, к камину, где ждали нас Ма с Ноэми, и отогреваться. Но отцу, не чаявшему кончить поскорее, не сиделось на месте, и он через минуту-другую тащил меня обратно на нашу стройку.

Когда место было расчищено, мы собрали каркас, опиравшийся одной стороной на скат крыши, а другой на три крепких костыля, вбитых в балку. Все сооружение было привязано канатом к основанию каминной трубы, а сверху настелены доски. Получилось пространство площадью примерно три на четыре метра, огороженное шаткими перильцами и очень напоминавшее плот, плывущий по бескрайнему белому океану.

Самым тяжелым испытанием для нас оказались, однако, тишина и оторванность от людей. Время от времени мать нажимала кнопку видеофона, это стало у нее прямо манией, хотя она и понимала всю бесполезность своих попыток. Она нервно набирала номер, встряхивала трубку и долго стояла, вслушиваясь, словно надеялась на чудо. Но аппарат молчал, и она со вздохом отступалась.

— Ах, если бы только можно было поговорить с кем-нибудь, услышать голос, узнать, что происходит в мире! Я пытаюсь дозвониться к Жолю, но ничего не получается, ничего! И деревня молчит. Что с ними со всеми?

— Наберись терпения, — уговаривал Па. — Подожди еще пару дней. Ну от силы неделю. Не может же это продолжаться до бесконечности. Бедняга Себастьен! Представляю, как он мечется в четырех стенах, точно зверь в клетке, — это он-то, всю жизнь ходивший по лесам! Да, хорошо было бы повидаться с ним. Три километра — сущий пустяк, но теперь!..

Связаться с Жолем стало просто навязчивой идеей, как будто от этого зависело наше спасение. Стоя на помосте, мой отец, отличавшийся зычным голосом, подолгу кричал, повернувшись лицом к долине. Жилы у него на шее вздувались, как канаты, лицо багровело, наконец, крик переходил в хрип, точно отца душил невидимый убийца. «Довольно, перестань!» — умоляла его мать, боясь, что отца хватит удар. Но он упорно продолжал кричать на трех нотах: «Се-бас-тьен!» — до тех пор, пока, окончательно задохнувшись, не хватался без сил за перильца помоста.

Тогда на смену приходили мы с Ноэми, наши высокие голоса терялись в белой пустыне.

Потом мы придумали использовать как барабан наше старое цинковое корыто, в которое изо всех сил били поленом. Грохот стоял такой, что можно было оглохнуть, но, видимо, далеко он не разносился. Во всяком случае, единственным результатом было то, что у нас потом долго звенело в ушах. Мы с горечью прекращали наши попытки. Наступившая тишина казалась мне еще более зловещей, а слепое серое небо вызывало желание заплакать.

— А почему там, у Жоля, не отвечают? — простодушно удивилась Ноэми. — Может, они все умерли?

— Умерли?! С чего это вдруг им умирать?

— Ну откуда я знаю: их завалило снегом, они и задохнулись… А солнце, куда делось солнце?

— Оно скоро вернется к нам, — говорила Ма.

— Правда? А если никогда не вернется?

— Молчи, Ноэми. Не говори глупостей. Смешно тебя слушать. Ладно, пошли в дом, холодно!

Однако мой отец не сдался. Подумав, он сменил тактику: набил соломой старую автомобильную покрышку, укрепил ее на кончике шеста и поджег. Скоро на снег клубами повалил черный дым, он стлался по сугробам, задерживаясь во впадинах, как грязная вода, а вокруг распространялся удушающий запах горелой резины.

Приложив к глазам бинокль, Па напряженно всматривался в ту сторону, где находилось шале Жоля. Он медленно поворачивал голову, его взгляд впивался в гребни гор, потом опускался к расселине, откуда идет дорога в долину. Наш дымовой сигнал мало-помалу сходил на нет и исчезал совсем. Вдали, на снегу, ничего не видно.

Мы поджигаем еще одну покрышку, затем третью, но тут начинает темнеть. Внезапно Па вздрагивает и не отрываясь смотрит в одну точку там, внизу, словно видит то, чего не вижу я.

Вскинув руку, он кричит:

— Смотри, Симон, вот там, у входа в долину, как будто… ну да, это дым!

Я вытягиваю шею, таращу глаза, но все равно ничего не различаю. И спрашиваю:

— Где же? Ничего не видно.

Он опять вглядывается, потом передает бинокль мне. Сперва у меня все мутится перед глазами, и я наугад поворачиваю колесико. Наконец возникает занесенный снегом пригорок с несколькими елями.

— Смотри правее!

Да, там, кажется, действительно виднеется тоненькая темная полоска, едва различимая на свинцовом небосклоне.

— Видишь теперь?

— Да, мне кажется, что…

— Черт возьми, это же как раз в той стороне, где дом Жоля. Они отвечают на наш сигнал!