Дети новолуния [роман]

В наступившей тишине никто не обратил внимания на появление в дверях вызванного ханом визира, который, многократно кланяясь, прошёл несколько шагов внутрь зала и замер в почтительной позе. Хан задумчиво ковырял длинными ногтями сушёные фрукты. Чай остыл.

— Ты красноречив, писец, у тебя красивая речь. Должно быть, окончил медресе? — наконец проговорил он. — Кровь стынет в жилах от твоих сказок. Но каков боевой пыл у монголов?

— Их так много, великолепный, что им безразличны собственные жертвы. Поэтому они идут до конца.

— У страха глаза велики! — вскинулся Кара-Куш. — Можно подумать, что это войско самого шайтана, а не свора грязных кочевников, которые расплодились, как саранча, в какой-то заросшей степи! Тебя послушать, так они ничего не боятся!

— Больше всего они боятся своего хана, — склонил голову писец. — Другого страха у них я не увидел. Но хана своего они боятся так, как самый низкий раб не боится своего хозяина. Имя ему — хан всех монголов.

— Ну а сам-то ты видел его? Собственными глазами?

— Совсем недолго. Издали.

— И каков он собой?

— Большой… В золотом шлеме на голове с султаном из перьев райских птиц. Сильный… Одного его взгляда довольно, чтоб загорелись поля… Я видел его издали.

— Ага! — Кучулук-хан увидел визира. — Вот и дорогой Элькутур пожаловал! Хвала Аллаху, вино не выбило тебя из седла! Слыхал ты этого писца?

Визир кивнул.

— А не кажется ли тебе, хм, что перед нами обыкновенный лазутчик, которого монгольский хан послал, чтобы вселить в нас трепет?

Визир опять кивнул.

— Вот что! — Он хлопнул в ладони и, дождавшись появления двух стражников, велел: — Доставьте-ка этого красавца в зиндан. Я поговорю с ним позже. — И, повернувшись к онемевшему писцу, бросил: — Когда тебе выкрутят яйца лозой и вырвут ногти, мы узнаем, что ты ещё вспомнишь интересного.

— Великолепный… — только и вымолвил писец, уводимый стражниками.

Вытирая платком взмокший лоб, имам выступил вперёд.

— Прости, мой повелитель, — произнёс он, задыхаясь, — но это несправедливо. Я хорошо знаю этого человека. Он служит в медресе Карашкента и пользуется уважением духовенства. Он пришёл ко мне, и это я позвал его сюда. Какой он лазутчик?.. Прошу тебя… Это несправедливо.

— А кто сказал, что мне нужна справедливость? — усмехнулся хан, но по тому, как дёргалось у него веко, было видно, что усмешка получилась напряжённой. — Скажи, Элькутур, что нового слышно об этом хане северных дикарей?

Всю ночь прокувыркавшийся в гареме и потому изнывающий от головной боли визир кашлянул и ответил:

— Всё то же. Свиреп. Мне подтвердили, что в Отраре Йанал-хану в глаза и уши залили расплавленное серебро, и хан самолично наблюдал за казнью.

— Ну, это мы и без тебя знаем. Зачем Йанал-хан перебил караван, который монгольский хан отправил шаху? Это месть.

— Ещё он разрушил Карашкент.

— Только что об этом говорил писец.

— Прости, я пришёл позже.

— Ладно. Какие подробности?

— Чтобы войти в город, забросал ров телами пленных и по ним уже провёл конницу…

— Довольно!

— Видишь, — вмешался имам, — писец не врал. Отпусти его.

— Я сам знаю, что мне делать! — Кучулук-хан почесал бороду. — Странный он, этот дикий хан… Зачем столько бессмысленных жертв и разрушений? Похоже, он очень мстительный и не прощает обид. Сколь же глуп оказался хорезмшах, когда обрил бороды двум послам монгольского хана и в таком виде отправил их назад! Думал ли он, чем это обернётся? — Он хохотнул было, но смех получился невесёлый.

— Вряд ли, — заметил имам с плохо скрываемой язвительностью.

Визир изобразил на лице кисловатую готовность поддержать смех и вдруг сказал:

— Ураган какой-то. — И, спохватившись, поспешно добавил: — Гарнизон мы укрепили. Фуража в достатке. Еды хватит на месяц, может, полтора. Люди готовы биться до конца. Мы выдержим.

— Да, до конца! — поддержал его Кара-Куш, мечтавший наконец испробовать в деле личный отряд молодых всадников.

Кучулук-хан поморщился:

— Собственно, я созвал вас здесь, правоверные, чтобы огласить своё решение. — Хан принялся ходить по залу, обмакивая руки в фонтаны. — Тебе, ал-Мысри, надлежит проследить, чтобы с сегодняшнего вечера не читать отныне хутбу с именем Ала ад-Дин Мухаммада и оставить лишь моё и халифа ан-Насира.

Имам чинно поклонился.

— А тебе, визир, изъять из обращения монету с именем хорезмшаха и немедля чеканить монету с именем Кучулук-хана. А те монеты, что содержат имя Мухаммада, переплавить на новые. Понятно?

Визир поклонился трижды.

— А теперь иди, Элькутур.

— Забыл сказать, мой хан, — задержался визир, — в некоторых селениях люди видели незнакомых всадников. Два, три. Они наблюдали. Потом ушли. Это всё.

Визир удалился. Нависло угрюмое молчание, в течение которого хан продолжал баловаться с водой, а Кара-Куш ел финики. Наконец, имам воздел руки кверху и тихо сказал:

— Но ведь это заговор.