Дети новолуния [роман]

Калека вдруг замер, уставил на старика безумный взгляд и осклабился.

— Мяса, — надрывно крикнул он и бегло заговорил по-ханьски.

— Чего он? — повернулся каан к стоявшему позади Елюй Чу-цаю.

Тот встрепенулся, будто вышел из задумчивости, и повторил вопрос каана. Калека опять залопотал на ханьском наречии, употребляя одно лишь монгольское «мяса». Белки его глаз светились в темноте.

— Чего ему, мяса, что ли?

— Не знаю, как и сказать, — замялся кидань, прикусив длинный ус. — Видишь ли, он, этот урод, он хочет мя… ну, в общем, мяса… Твоего мяса.

Сапог каана уткнулся в горло калеке. Глаза старика пылали яростью. Сапог давил всё крепче. Через минуту ханьская игрушка лежала со сломанной шеей. И только на губах сохранилось странное выражение бессмысленной улыбки. Ничего не сказав, каан решительно зашагал прочь. Лу Ю задержалась, её глаза встретились с глазами киданя. Тот опустил веки.

Ошарашенные уйгуры медленно поднимались с колен. Неожиданно слуга калеки тронул Елюй Чу-цая за рукав. Кидань повернулся и увидел трясущееся, заплаканное лицо.

— Зачем сказал так? — выдохнул слуга по-ханьски. — Зачем обманул?

Елюй Чу-цай пальцем поманил к себе двух уйгуров.

— Убейте этого человека, — приказал он и пошёл за кааном.

Когда уже сидели в сёдлах, каан всё-таки поинтересовался:

— Почему ты этого?

— Он выразил недовольство твоим решением.

И вновь он заметил на себе внимательный взгляд обласканной кааном тангутки.

6

В эту ночь каан спал коротко и тревожно. Проснувшись, он помнил, что видел буйвола, на которого охотился, и буйвол этот был его мать, и он никак не мог решить, стрелять в буйвола или нет. Он вырвался из сна практически рывком воли и больше не уснул. Его не беспокоил предстоящий штурм маленькой крепости, равно как и её судьба, которая была предрешена. Старик лежал головой на мягком животе Лу Ю и следил за судорожными перемещениями ночных мотыльков, особенно крупных в этих местах. Мотылькам мешал огонь, они не могли успокоиться.

— Ты устал, — не спросила, а как-то по-матерински сочувственно признала Лу Ю.

— Нет, — сказал он. Помолчал и добавил мягче: — Нет.

— Они там притихли.

— Это ничего.

— О чём ты сейчас думаешь?

— Я говорил тебе о своей матери… Так вот, я чуть не убил её во сне.

— Это всего лишь сон. Пустое.

— Не знаю. Есть толкователи снов. Они говорят, что сны — это предупреждение духов.

— Есть и шаманы, которые вызывают дождь. Да только у них не получается.

Старик хмыкнул, ему понравилось. Он повернулся лицом к Лу Ю:

— По-моему, ты знаешь больше, чем говоришь.

— Все знают больше, чем говорят, даже дети, — улыбнулась она. — Вот ты хитрый: говоришь одно, а думаешь другое. И смотришь, что скажут люди. Разве неправда?

— Ты и это видишь?

— Когда женщина любит, она видит насквозь. Её трудно обмануть.

— А мужчина?

— Мужчина — не доверяет.

Рука старика сжала её руку.

— Хочу тебе сказать разные хорошие слова. Но забыл. Когда-то давно самой первой жене говорил. А что говорил, не помню.

— Не вспоминай. Эти слова принадлежат той женщине.

— А ты?

Она погладила его по волосам:

— Давай я налью тебе чаю.

— Не люблю я этот ваш чай. — Подумал и махнул рукой: — А и то, налей.

Лу Ю плавно высвободилась от него и, мелко переставляя ноги, подлетела к чайному столику. Плеснула в чайник кипятка и через несколько минут, отступив на расстояние, пустила из длинного носика струю точно в фарфоровую пиалу — старик не признавал маленьких китайских чашек. Затем она положила в чай кусочек бараньего сала, как ему нравилось, и так же стремительно вернулась к нему с пиалой в руке. Он взял, поморщился и отхлебнул. Ему хотелось сделать ей приятное, а ей приятно было угощать его чаем.

— Почему у тебя такое печальное лицо? — спросила Лу Ю нежным голосом.

— Неужто печальное?

— На нём следы душевного беспокойства.

— Хм, многие хотят залезть мне в сердце.

— И я. Я тоже хочу. Залезть, — она царапнула его за грудь, — и там остаться.

Старик рывком притянул её к себе и заглянул в её чёрные глаза.

— В сердце моём жарко будет.

— Авось уцелею. — Она приблизилась к его уху: — Лишь бы тебе самому не сгореть.

— Помолчи!

— Как скажешь, любимый.

Он встал. Потом долго ходил взад-вперёд по шатру, маялся. Сцепил пальцы в один кулак. Потом сел на кошму возле неё.

— А ты умна. Э-э, как умна. — Он поднял на неё тяжёлые, выпуклые веки, из-под которых глядел твёрдый, как полено, глаз. — Тогда скажи. Никто не может меня победить. И не победит никто. Я знаю. — И вдруг закричал, потрясая сцепленными руками: — Так почему я чувствую себя побеждённым?!

Это было слишком. Лу Ю схватилась за голову. А каан резко развернулся к ней спиной. Она не знала, что ему сказать. Это было слишком. Такие признания даром не проходят. И Лу Ю тихо спросила:

— Куда ты теперь пойдёшь?

— Я ещё не решил.

— Иди на запад, на персов. Там столько богатства. Я видела их купцов. У них такие кони, каких я не встречала во всю свою жизнь.

Его спина сгорбилась, плечи обвисли.

— Зачем? — глухо спросил он. — Всё их богатство уже моё.

— Его надо взять.

— Нет, я пойду в степь, домой. А там поглядим.

После долгого молчания Лу Ю робко тронула его плечо и сказала: