Дети новолуния [роман]

Пауза затянулась, и Субэдей намеревался уже вновь послать Алишера к бунтовщикам, чтобы повторить предложение, когда произошло нечто неожиданное. Сперва послышались мужские голоса, много мужских голосов, которые слаженно тянули одну бесконечно повторяющуюся скорбную интонацию. Спустя некоторое время в разных местах крепости среди остывших руин стали появляться люди. Страшно измождённые, в крови и саже, они подходили к краю стены и, постояв секунду, безмолвно падали вниз. На смену им поднимались новые и также бросались в бездну. Это были мужчины, крепкие, полные сил. Женщины с детьми на руках, старухи, опирающиеся на локти своих сыновей. Это были старики с клюками и подростки, муллы и наложницы, тюремщики и евнухи, кузнецы и поэты, беи с мальчиками и попрошайки. Ветер отчаянно рвал на них одежды, путал волосы. Постояв на краю, они безропотно делали шаг вперёд. Многие плакали, но никто не рыдал в голос. Потом смолкли и поющие голоса мужчин, поскольку муэдзины последовали за остальными. Раздавались лишь стоны тех, кому не посчастливилось разбиться насмерть.

Последним на стену выполз Кипчудук. Грузный, страшный, с растрёпанной синей бородой, он задержался дольше других; с трудом, опираясь на саблю, поднялся на ноги и жадным взором обвёл ряды монгольских всадников. Сперва он бросил саблю, и она мягко упала на тела его дочерей, потом прыгнул сам.

Монголы равнодушно наблюдали. Им было всё равно. Прошло время, прежде чем они неспешно со всех сторон двинулись к крепости, ворота которой так и остались заперты изнутри.

10

— А что, этот твой Будда богатый был человек?

С луком за спиной и притороченным к седлу колчаном, каан вместе с Лу Ю ехал по широкому полю, полному высокой, до самого колена коня, ярко-зелёной травой. Ветер загребал её пятернёй то в одну сторону, то в другую.

— Он был принц. Конечно, богатый. У него был дворец, слуги.

— Получается, ваш бог — просто хан.

— Нет, он бросил свой дворец, потому что увидел бедность, болезни, смерть. И сам сделался нищим. Сам, понимаешь?

— Ради чего это? Вот если я брошу всё и стану нищим, что будет?

— Нет, главное не в этом. Он был принцем, нищим, а стал Буддой. Этого мало, что-то изменить в своей жизни. То есть снаружи. А он высвободился из себя. Ну как это? Переместился. Обрёл нирвану… Я не знаю, как сказать.

— У нас есть такие шаманы. Смотришь — вроде он. А так, говорит, Небо видел, с духами разговаривал.

— Ну, как сказать… Просветление. Когда свет — в самом тебе. И смерти нет.

— Как это нет?

— Смерти нет. Потому что ты знаешь… владеешь собой. Ты переходишь из одного тела в другое, из одного состояния — в другое. И так вечно. Тело — не важно. Как одежда.

— Смотря куда, — усмехнулся старик. — Если в приличного человека переходишь, богатого, сильного, тогда, конечно, хорошо. А если в раба, тогда как?

— Ему не важно. Ничто не сравнится с нирваной. Земная жизнь — лишь отблеск того, что скрыто в каждом человеке.

— Значит, Будда просто задумался.

— Не знаю… Может быть, так.

— Разве можно поклоняться человеку, который просто задумался?

— Он познал правду, — помолчав, ответила женщина.

— Э-э, что правда, — скривился старик. — Я тоже знаю правду. И ты знаешь правду. Зверь тоже правду знает. Что с того? И куда ни кинь, правда — всегда в силе.

Каан остановил коня, замер, втянул в себя воздух, осторожно снял лук с плеч и заправил стрелу. Он словно впивался в окружающее пространство, словно старался слиться с ним. Через мгновение из травы выпорхнул рябчик. В ту же секунду стрела каана сбила его. Они подвели коней к трепещущему пёстрому комку.

— Вот видишь, — сказал старик мрачно. — Лучше хорошо знать это, — он обвёл рукой поле, — чем это, — и постучал себя по груди. — Во всяком случае, будешь сыт.

— Зажарим?

Он брезгливо поморщился:

— Э-э-э, птицу есть, что это?

Уйдя пониже, в подбрюшье гор, каан задумал охоту (дело почти священное для монгола), приготовление к которой мало чем отличались от военной операции. Решено было широким охватом взять холмистую долину, покрытую редкими лесами и выступающими ни с того ни с сего коронами скал. Целый тумен рассредоточился по огромной территории, чтобы скоординированными действиями загонщиков и ловчих вывести на открытое поле всю живность, обитавшую в здешних краях.

Как ни странно, но каан почему-то не испытывал ожидаемого азарта от охотничьих хлопот. А ведь именно эта забава всю жизнь доставляла ему самую сладкую радость. Что-то мучило его, точило, словно угроза, о которой знаешь, что она обязательно где-то есть, но которую не можешь не то что обнаружить, но даже понять, откуда она возникнет. Тонкий нюх хищника томился предчувствием утраты.