Дети павших богов

Я обернулся. Лунный свет показал мне лицо шагнувшей к картинам Тисааны. Но движение было не ее – неуклюжее, дерганое.

Я зажмурился, напрягся каждой жилкой:

– Уходи.

Я едва выдавил из себя это слово – единственное, на какое хватило сил. Ничего не могло быть страшнее лица Тисааны, в котором не осталось ничего, что делало ее – ею. А здесь, среди призрачной семьи, отвращение было таким острым, что дыхание сперло в груди.

Она сделала еще один шаг, протянула руку:

– Ты сердишься.

– Не тронь меня! – Я отшатнулся.

Решайе отстранился, с холодным любопытством выглядывая из глаз Тисааны:

– Ты и столько лет спустя все грезишь мертвецами. Хотя они делают тебя слабым. – Любопытство сменилось обидой. – У тебя никого, кроме меня, нет. А ты все грезишь мертвецами.

«Они были лучшим во мне, – мысленно ответил я. – Как ты смеешь так о них говорить!»

– Тебе здесь не место, – сказал я.

– Я навсегда здесь. Так же как в тебе.

Она снова и снова тянулась ко мне. Я дернулся в сторону, схватил Тисаану за плечи:

– Не тронь меня.

Но она смотрела с сердитым вопросом в расширившихся глазах.

– Почему ты так говоришь со мной? Ты брал мою силу. Тебе досталась моя любовь, я…

– Любовь! – выплеснул я вместе с кипящим, обжигающим гневом. – Ты не знаешь, что такое любовь.

– Любовь – это желание, – возразила она. – Любить – значит вожделеть. Жаждать. Думаешь, мне это незнакомо? Думаешь, я не вижу этого в тебе? Всего, чего ты жаждешь, Максантариус. Всего, чего ты желаешь. Если любить – значит жаждать биения чужого сердца, я знаю любовь. Я люблю ее. А до нее – тебя.

Впервые за десятилетие я слушал Решайе без ненависти и страха.

Я жалел это существо.

– Должно быть, это мучение, – прошипел я. – Такое вот существование – чуть-чуть не дотягивать до человечности и притом совершено ее не понимать. Ты только и способен, что передразнивать тень тени того, кем ты, может статься, был в незапамятные времена. И способен ты только уничтожать, все остальное у тебя отнято.

Лицо Тисааны исказила несвойственная ей презрительная усмешка. Она снова потянулась ко мне и, хотя я отстранил ее на вытянутую руку, коснулась пальцем моей щеки. Я ощущал магию, бьющуюся в ее прикосновении.

– Ты взял у меня все. Все, Максантариус. А оплакиваешь их и тянешься к ней, и сердце твое обращается к иному, как и ее сердце. Я чувствую вашу боль. Я вижу, как мучит ее мысль завтра потерять тебя. Я вижу, как мучат тебя те, кто даже не способен увидеть твоего горя. Вы оба от этого делаетесь слабее и все равно цепляетесь за это всеми силами. Почему?

Вопрос повис в воздухе, отточенный гневом и странным, почти детским недоумением. Она шарила пальцами по моему лицу, словно искала в нем ответа.

Но я медленно отвел ее руку:

– Я говорил тебе меня не трогать.

Она сжала зубы, отступила, но не отпускала моего взгляда.

– Она сильнее тебя, – сказал я. – Я был слабее, а она сильнее. Но если ты причинишь ей зло, Решайе, я загоню тебя в твою любимую белую комнату. И запру в ней навсегда. Навсегда. Понял?

Ее ладонь поднялась и снова прижалась к сердцу.

– Знаешь, что-то изменилось, – тихо сказала она. – Очень глубоко. Глубже всего этого. Я будто чувствую… – Она нахмурилась. – Будто что-то ищет. Тянется. Старается меня увидеть. А мне что-то не хочется, чтобы меня видели.

Не хватало у меня терпения на его бессвязный бред. Тем более здесь.

– Ты понял, Решайе?

Два разных по цвету глаза взглянули на меня: сперва тусклые от обиды, затем засверкавшие жутким нелюдским восторгом. И по губам расползлась улыбка.

– Понимаю ли? – повторила она. – Как же не понять? Максантариус, мы всегда понимали самые темные тени друг в друге.

Глава 9 Тисаана

На следующий день Макс уехал.

Зерит, не теряя времени, собрал ему войска. Я стояла с ним рядом, когда он в первый раз смотрел на море зеленых, голубых и золотых мундиров с верхнего балкона Ривенайского форта.

Здесь все казалось явственным до боли в глазах. Макс со своим войском должен был отправиться в Антедейл, захватить одну из самых укрепленных областей Ары, а затем владения семьи Лишан. Между делом ему полагалось взять несколько городов поменьше. А я здесь должна буду заниматься тем же самым: воевать и покорять.

Свои сражения беспокоили меня меньше, чем его.

Я и без магии знала, о чем думает Макс. Глядя на собирающееся войско, он стиснул сложенные перед собой руки, расправил плечи, сжал зубы. Он был в мундире командующего. Встающее солнце очертило золотом его профиль. Наверное, со стороны он выглядел до мозга костей полководцем, полным целеустремленности.

Но я была с ним, когда он, застегивая мундир, на долгих полминуты засмотрелся в зеркало и все его лицо источало злобу. И в его рукопожатии я чувствовала безмолвную мольбу, или просьбу о прощении, или то и другое вместе. Я знала, что его жесткие морщины выражают не воинственную решимость, а ужас.

Я видела, как он погружается в страшнейший из кошмаров.

И все это из-за меня.